У Кнута загорелись глаза.

— У мастера — это у Кумника?

— Ну, а у кого же?

— А чем мастера отличаются от кураторов?

Ворот урезонил любопытство Кнута.

— Не лезь не в свое дело, малой.

Тарч тоже предпочел не развивать тему.

— До меня, Кумник был единственным инженером в отряде, но люди шли за ним, независимо от кланов и прочего.

— Жаль, что не все вы — Инженеры, — вздохнул Кнут, — Наверное, это круто.

Тарч усмехнулся.

— Ничего особенного. Ты получаешь возможность участвовать в одном большом деле, а не шаландаться по кластерам как отрезанный ломоть, сам за себя. Есть люди с системными дарами, которым клан и прилагающиеся к нему обязанности даром не сдались.

— Бывает такое?

— Сам был свидетелем. Джига, отличный мужик, при мне не просто отказался, но и послал на три веселых буквы и Кумника, и меня. Потом еще в пять букв, и еще в четыре. Эмоциональный он очень, направит в такие дали, что и не сразу разберешься, как туда попасть. Как узнал, что мы хотим «включить» черный кластер и перенести сюда, в Улей, новых людей, развернулся и ушел.

— Я бы его за такое не осудил, — проворчал Ворот, демонстративно оглядывая дальнюю опушку.

— А его никто и не осуждает.

— Прямо-таки? — не удержался от язвительности настоятель.

— Прямо-таки. Не знаю, как Инженеры в целом, но Кумник человек простой. Даже слишком. Не хочешь помогать? Давай, до свидания. Недавно девушка одна, крестница его, воспитанная с первого дня, накосячила серьезно. Так он ее тут же выгнал, без особых разговоров.

— А, чего накосячила-то? — вклинился навостривший уши Кнут.

— С даром там что-то, с долгами. Я не вдавался в подробности. Она хорошая девушка, и мне до их с Кумником проблем дела особого нет.

— Жестковато, — покачал головой Ворот.

— Жестковато.

— А как по-другому? — из люка показалась голова Скалы, а потом и весь командир взвода с четырьмя кружками в руках.

Здоровяк раздал пахнущий мятой и чабрецом чай и с удовольствием потянулся:

— Не спится.

И когда все сделали по первому глотку, обратился к Вороту.

— Вы как?

— А что мы? — настоятель постарался просипеть, насколько мог, непринужденно, — Лучше скажи, почему вы сразу не напали?

— Сразу? Их десять. Нас — четверо. И это Кормчие, а не засранные муры. Мы не знали их даров. Кроме Корча. Если бы один из них оказался погонщиком — мы бы там же и легли, без вариантов. Для этого мы и внедрили Тарча. Разузнать обстановку. Дождаться удачных обстоятельств.

Ворот неохотно кивнул, и Скала снова проявил участие.

— Таким как ты здесь сложно прижиться.

— Каким?

— Святошам. Покачнулась, поди, вера в… — боец явно хотел сказать «в Бога», но на ходу передумал, — …в людей.

Настоятель ответил не сразу. Даже понемногу привыкающий к нему Кнут не смог бы сходу сказать, выдерживает ли театральную паузу или на самом деле задумался.

— Знаешь, я не раз размышлял: что в жизни человека самое важное? Что-то сокровенное, ради чего мы живем. И знаешь, что понял? Вера. Не в Бога, как ни грустно признавать. Вера в то, что завтрашний день наступит. Эта мысль дает человеку силы в любой беспросветно тяжелой ситуации. Пожизненное заключение. Неизлечимые болезни. Смерть близких. Все меркнет перед пониманием, что завтра — будет.

Ворот обращался к Скале, но чувствовал, что слушают его и остальные.

— Лишенный завтрашнего дня человек способен на что угодно. Ни принципов, ни морали. Никаких ограничений. В Стиксе же все живут даже не в ожидании конца, а как будто он уже наступил. Как будто смерть не завтра, а уже сегодня. Нет смысла в добре, зле, вере. Любовь и ненависть теряют ценность. Как любить, если завтра — нет?

Настоятель чувствовал себя «в своей тарелке». Перед ним сидели люди, нуждающиеся в слове. И ему было, что им дать.

— Все знают притчу о блудном сыне. Но не все понимают ее истинный смысл. Это история богатого отца, у которого было двое сыновей. И один из них потребовал свою часть наследства, чтобы начать самостоятельную жизнь. Отец не стал перечить. Выделил сыну долю, и тот пустился в блуд. Растранжирил богатство, опустился на самое дно. Закончилось тем, что он стал свинопасом и готов был есть ту пищу, которую давали свиньям, но и это ему не позволялось. И вот он решил вернуться, и покаяться перед отцом. И отец принял блудного сына, простил, одарил его подарками.

Воротсделал неторопливый глоток чая, зная, что его не перебьют.

— Обычно эту притчу понимают просто. Господь простит любого заблудшего человека, если он покается. Но все забывают второго сына, который жил честно, трудился и уважал отца. Увидев же, как в доме встретили блудного брата, отнесся к этому с завистью и обидой. Он говорил отцу: «Этот, сын твой, расточил с блудницами свое имение, а ты так радуешься его возвращению. А я, который всегда с тобой, не удостаиваюсь такой любви». И тем самым впал в грех зависти и гнева.

Еще одна пауза. И слишком внимательные глаза слушателей. Хоть бы один продолжал караулить.

— И что получается? Первый сын промотал состояние, грешил, но раскаялся и стал праведником. Второй же следовал правилам, но превратился в грешника. Конечно, и у него будет шанс одуматься, но на примере этой притчи можно увидеть, что у человека, познавшего грех и страдания, больше шансов вернуться к Господу, чем у живущего спокойной размеренной жизнью.

Ворот неосознанно приосанился и в его все еще сиплом голосе звучали новые нотки.

— Стикс не просто место средоточия потерявших веру людей. Это заблудший мир, которому кто-то должен показаться дорогу к любящему отцу. И для этого Стиксу нужна Церковь.

— Фанатик придурошный… — беззлобно выругался Скала, — С годами ты умнее не становишься, я посмотрю.

— Понимай, как хочешь, — так же без особых эмоций отмахнулся Ворот.

Скала не стал спорить. От души зевнул, собрал пустые кружки и, уже спускаясь в люк, бросил:

— Что самое интересное, ты ведь найдешь тех, кто поверит всем этим вашим церковным россказням. И к чему это все приведет в итоге, мы тоже все в курсе.

Безответный выпад Скалы повесил в ночном воздухе неловкую паузу. Кнут мялся, не зная, как поддержать напарника, а Тарч, потеребив часы, извиняющимся тоном отметил:

— Не уснет уже. Ему через час заступать на пост. Ворот, не обращай внимание, я бы на его месте тоже нервничал.

— Что так?

— Мы же к обеду Тихий приедем уже. И может случиться, что Скала следующий вечер не переживет.

Шнек навис над раковиной, старательно намыливая и без того чистые руки.

Ровные, окрашенные в белый цвет стены, плотные жалюзи на окнах, яркие светильники на потолке, широкая кушетка под мятой одноразовой простыней — знахарей всегда тянуло оформлять кабинеты во врачебном стиле.

— Готовы?

— Почти, — Скала положил на стол нож, к остальному оружию, отошел в дальний угол и протянул командиру сложенные вместе запястья, — Вяжи.

Кумник нахмурился.

— Обойдемся.

— Вяжи, командир.

— Я все равно выстрелю раньше, чем ты дернешься.

Скала руки не опустил, и Кумник сдался.

— Спиной, тогда уж, повернись.

Запястья за широкой спиной не сошлись, и пришлось вязать несколько узлов.

— Может, просто усыпим? — вкрадчиво, с участием влез в разговор Шнек, — Знаете ли, не хочется кабинет ремонтировать после ваших перестрелок.

Скала так выразительно скрипнул зубами, что знахарь тут же отошел, примиряюще поднимая руки, но Кумник все же успокоил:

— Перестрелки не будет. Мне хватит одного выстрела, — и добавил, оглянувшись на Яру, — Двух.

Сидевшая в противоположном конце кабинета девушка от испуга вцепилась край столешницы. Ей ничего не сказали о том, что именно сделает знахарь, но честно предупредили — от его слов будут зависеть сразу обе жизни, и её, и Скалы. Добровольно идти на плаху было дико, но выбора ей не оставили.