У Василисы не было детей от Ивана Васильевича, но были дети от мужа – сын и дочь. Иван Васильевич пожаловал своим пасынку и падчерице обширную вотчину в полтораста десятин плодородной земли. После смерти матери дети жили в этой вотчине с опекуншей-дворянкой, которая занималась их воспитанием и, к счастью, полюбила как родных. Дворянка эта нашла воспитаннице жениха, или они случайно познакомились – боярин Григорий Гаврилович не говорил, но его отец, Гаврила Пушкин, юноша девятнадцати лет, страстно влюбился в красавицу Марию Мелентьеву. Другие Пушкины стали его осуждать, но Гаврила заявил: если мать была достаточно хороша для царя всея Руси, то дочь должна быть достаточно хороша для простого дворянина.

– Ловко, – засмеялась Флора.

– Брат и сестра полюбовно разделили вотчину, и у Гаврилы с Марией родилось два сына: Григорий и Степан. Григорий Гаврилович милостью нынешнего государя пожалован званием боярина. Он нам и рассказывал эту историю, добавляя, что его мать тоже обладала этим даром – приносить мужу удачу.

Помолчав немного, Матвеев добавил:

– Может, он и преувеличивает. Я потом специально смотрел по книгам – поход Ермака начался позже, уже после смерти Василисы Мелентьевой.

– Всё равно! Даже если он и преувеличивает – какая красивая история!

– А это точно было? – с недоверием спросила Мэри. – Я слышала про царицу Анастасию, про Марию Темрюковну, а вот про Василису – первый раз.

– Точно было.

– Но какой интересный образ, – заметила Флора. – Удача в приданное.

– Награда царю за бескорыстье, – улыбнулась Мэри.

За этими волнующими разговорами не заметили, как наступил вечер. Мэри испугалась:

– Ты доедешь до дома? Дать слугу с фонарём в сопровождающие?

– Доеду. За окном луна.

Гость поблагодарил, заявив, что ему было «очень интересно».

– Это его ты называла «неучтивым»? – спросила по-немецки Флора. – По мне, так довольно мил.

Мэри взяла свечу и пошла провожать гостя.

– Не обращай внимания на воркотню матушки Флоры, – говорила она уже в сенях. – Это так, для вида. Мы тебе очень благодарны. Очень!

– Ты хочешь меня поблагодарить? – спросил Матвеев. – Поцелуй меня.

– Только поцеловать? – осторожно спросила Мэри.

– Только.

Она поставила свечу на сундук и помедлила. Смущала молодую женщину не столько безнравственность – в невинном поцелуе не видели в ту эпоху ничего ужасного – сколько небольшая тёмно-русая бородка её визави. Муж Мэри умер, не успев обзавестись бородой, да и принадлежал от природы к тому типу мужчин, у которых волосы на лице почти не растут. И ни разу не приходилось ей целоваться с бородачом. Даже дядюшка её, Григорий Петрович, хотя и принял православие, а бороду брил. Она же будет мешать, лезть в рот, неприятно.

Наконец, набравшись храбрости, Мэри подошла вплотную к гостю – они были почти одного роста, осторожно раздвинула пальчиками волосы вокруг губ – неожиданно розовых и нежных – и прикоснулась к ним своими. Ничего страшного не произошло; волосы оказались мягкими и шелковистыми, в рот не лезли, прикосновение их к коже было даже приятно. Молодая женщина прильнула смелее; сени вдруг закружились вокруг неё в сладостном и жутком танце; руки мужчины обвились вокруг её талии, её собственные руки непроизвольно легли на его плечи.

А. С. Пушкин. «Жалоба»

По апрельской раскисшей дороге Мэри ехала с фабрики домой – молодая, весёлая, счастливая, поднимая лицо к небу и сладостно жмурясь. Русские женщины того времени если уж ездили верхом, то на мужском седле и в шляпе с перьями и вуалью, закрывавшей нижнюю часть лица от пыли и загара; цариц сопровождали целые кавалькады таких наездниц, шляпы с перьями Евдокия Стрешнева, сама любительница верховой езды, дарила другой любительнице – своей сестре Федосье.

Мэри Гамильтон Краузе охотно следовала этой моде; однажды сев на дамское седло, она сочла его крайне неудобным и более этого не делала. Дела её шли хорошо, стояла весна, мир радовал глаз свежей зеленью – чего ей не радоваться? Если бы не мокрая дорога – ещё бы и лошадь вскачь пустила.

– Не свалишься, красавица? – насмешливо спросил её из-за кустов чей-то голос. От испуга и неожиданности Мэри действительно едва не свалилась. В последний момент удержавшись в седле, она сунула руку под накидку и ухватилась за рукоять пистолета.

Раздвинув ветки кустов – Мэри вдруг увидела за ними небольшую тропинку, которую раньше не замечала – на дорогу выехал всадник. Настороженность молодой женщины сменилась облегчением.

– И не стыдно тебе, Артамон Сергеевич, пугать бедную женщину? – язвительно поинтересовалась она.

– А не опасно ли тебе, бедная женщина, ездить одной по глухой дороге? – не менее язвительно поинтересовался он.

– Лошадь хорошая, я в случае чего могу ускакать. Хотя, конечно, не по такой слякоти.

Из осторожности она решила не говорить про своё оружие.

Дальше ехали вместе.

Матвеев рассказал, что ездил в Рощинку – одну из двух деревенек, оставленных ему отцом. Обычно он ездит другим путём, но там сейчас такая страшная лужа, что он пожалел коня и поехал здесь – так как здесь повыше и посуше.

Мэри, в свою очередь, рассказала, что ездила на фабрику – проверять, всё ли в порядке и не слишком ли заворовался управляющий.

– Воровать он в любом случае будет, главное, чтобы прибыль была и часть её нам оставалась, – добавила она со смешком.

Молодая женщина ожидала, что её будут расспрашивать о делах, но спутник неожиданно сказал:

– Я спрашивал о тебе одного знакомого иностранца. Он сказал, что ты знатного рода. Это правда?

– Да, – немного удивилась Мэри. – Гамильтоны – знаменитый и прославленный клан, состоящий в родстве со Стюартами и Брюсами.

– Завидую тебе. Я одно время пытался всех убеждать, что являюсь потомком знатного выходца из Литвы, но мне в лицо смеялись. Слишком многие люди при дворе знают, что дед мой был простым ополченцем в армии князя Пожарского, отец – дьяком Посольского приказа и первым дворянином в роду, а отчим – купцом.

Мэри удивлённо пожала плечами:

– Возможно, я недостаточно ценю то, что получила по рождению, но мне кажется, что умный человек не станет глупее, если он простолюдин, а негодяй не станет лучше, если он – сын знатного человека. Лучше прославить скромный род, чем опозорить знатный.

– Ты чем-то опозорила свой род?

– Я? Ничем. Я говорю вообще.

– Так-то так, но худородство сильно усложняет жизнь, а знатность – облегчает. Я был бы рад родиться сыном боярина.

Мэри поняла, что её экспромтом сказанные при первой встрече слова оставили сильное впечатление.

– Мой отец, обедневший отпрыск старинного рода, зарабатывал на жизнь искусством врачевания, и не сказать, чтобы особенно процветал. А я сама, потомок шотландских королей, прошу сына дьяка о помощи. Попробуй утешиться этим.

Матвеев улыбнулся:

– Ты совсем как мой друг, Кирилл Нарышкин. Он однажды по пьяни дивился: мол, они с братом, столбовые дворяне, служат сыну дьяка. Правда, тут же добавил, что всё равно меня любит и уважает.

Мэри рассмеялась:

– И ведь уважает не за знатность, а за тебя самого, верно?

– Как хорошо ты умеешь льстить, – молодой человек посмотрел на неё вдруг с такой мягкой покорностью, что женщина вздрогнула. Этот взгляд проник в её душу.

Въехали на окраину Москвы. Мэри смущённо сказала, что они не ждали сегодня гостей, но если он не торопится, то может заехать и поприветствовать матушку Флору.

– Буду рад.

А потом, может быть, они снова поцелуются в сенях. А если он не захочет? Не захочет – не надо.