– Ты сделала глупость.

– О чём Вы?

– Мужчины долго помнят тех женщин, которые им отказывают, и очень быстро забывают тех, которые соглашаются. Ты могла довести его до венца, но всё утратила.

Мэри поняла и покраснела. Она села рядом со свекровью.

– Пусть будет что будет. Но…

Ей не было стыдно утром, но стало неловко сейчас. Она мать её покойного мужа.

– …но мне неловко, что Вы узнали. Я любила Антона, я была ему верна, и если бы он был жив, не смотрела бы в сторону других мужчин.

Она замолчала.

– Продолжай. Но Антон умер, а ты жива. Ты это хотела сказать?

Мэри кивнула, не поднимая глаз.

Её свекровь вздохнула.

– Ты заботилась обо мне, как Руфь о Ноэмини, но Ноэминь согласилась на замужество Руфи – и я должна. Он тебе нравится, я же вижу. Кроме того, я могу умереть в любой день, а твоя мать отчасти права: молодой женщине просто опасно жить в одиночестве.

– Уже ничего не исправить, матушка.

Вечером она ещё раз подумала и поняла, что ни о чём не жалеет.

Каурая кобыла Лушка родила жеребёнка. Черненький и мокренький, он нетвёрдо стоял на тоненьких ножках, а мать его облизывала. Иоганн, любивший животных, сидел на корточках и умилялся, Мэри, Дарья и Клара сгрудились в дверях конюшни и тоже умилялись.

Тимофей осторожно потянул младшую хозяйку за рукав.

– Там того, какой-то мужчина пришёл.

После скандального визита Пауля и едва не случившегося увольнения Тимофей стал страшно осторожен и пускал кого бы то ни было только после разрешения от Мэри.

Визитёр оказался высоким брюнетом с тёмными глазами навыкате, одетым в лиловый стрелецкий кафтан.

– Я рада тебя видеть, господин, но мы не знакомы.

– Я пятидесятник[15] Кирилл Полиектович Нарышкин! Мне нужна госпожа Краузе.

– Старшая или младшая?

– Старшая. А ты младшая, как я понимаю?

– Правильно понимаешь.

Господин Нарышкин уставился на неё с живейшим интересом. В другую минуту Мэри могла бы обидеться на столь бесцеремонное разглядывание, но сейчас, пребывая в прекраснейшем расположении духа, одарила его улыбкой. Этой улыбкой она нечаянно для себя приобрела друга и союзника.

– Что это? – спросил Нарышкин про столпотворенье в дверях конюшни.

Мэри объяснила. Заинтересованный офицер нахально, но любезно протиснулся между женщинами и пошёл смотреть. Даже под хвост умудрился заглянуть.

– Хорошая кобылка! Люблю лошадей, но на дорогих денег нет, приходится обходиться невзрачными деревенскими конягами.

– Лушка тоже не аргамак. Но резвая и послушная.

Господин Нарышкин охотно порассуждал бы ещё о лошадях, но Мэри уже представляла его свекрови.

– Нужно моё присутствие или лучше вам побеседовать без меня?

– Лучше без тебя, – ответил Кирилл Полиектович прежде, чем Флора успела даже рот открыть.

Прыткий какой, подумала Мэри, удаляясь. И ещё подумала о том, что в военной форме не разбирается совсем, но где-то слышала, что каждый полк московских стрельцов носит кафтаны определённого цвета. И ещё она уже слышала имя Кирилла Нарышкина.

– Ты останешься на обед, Кирилл Полиектович?

– Нет, прости. Твоя свекровь просила меня прийти в воскресенье – можно я приду к обеду и приведу жену? Она никогда не была в немецком доме.

Мэри слегка опешила, но согласилась.

– Знаешь, зачем приходил этот господин Нарышкин?

– Если Вы скажете – буду знать.

– Он просил у меня твоей руки, – вздохнула Флора, – для своего друга и начальника господина Матвеева. Поскольку соглашаться сразу было бы неприлично и неразумно, я попросила его прийти в воскресенье.

– Спасибо, матушка. Мне надо подумать.

Флора удивлённо подняла брови:

– Я полагала, что если ты согласилась стать его любовницей, то тем более согласишься стать его женой.

– Нет, матушка. Любовница легко может уйти, а жена – нет. Это дело ответственное.

– Тогда у тебя есть время до воскресенья.

Господи, подумала Мэри, неужели всегда так будет? Просто не верится.

– Ну, как? – спросил её любовник, явно набиваясь на комплимент.

– Ты меня взял, словно вражескую крепость.

Он рассмеялся.

– А ты мне всю спину расцарапала.

И повернулся спиной, показывая царапины. Кое-где даже кровь выступила. Мэри стала осторожно зализывать её, иногда прерываясь и целуя тёплую кожу.

– Кошка немецкая. И мяукаешь по-кошачьи.

– Тогда уж кошка шотландская. И когда это я мяукаю?

– Когда-когда: подо мной. «Мя, мя».

– Правда?

– Сама не слышишь?

– Нет, – смущенно призналась женщина. – Я в этот момент ничего не слышу и не вижу. Только чувствую счастье.

Артамон осторожно повернулся к ней лицом, взял за подбородок, посмотрел в глаза и, кажется, поверил. Его возлюбленная залилась краской.

Накануне она написала и со слугой переслала записку: господин, нам надо обсудить некоторые условия предполагаемого брака; если ты хочешь, можем это сделать через твоего свата и госпожу Краузе, если хочешь – приезжай сам, мы уже взрослые люди. Он приехал сам; теперь свет серого облачного дня освещал не совсем дневной вид в спальне. Все условия чего бы то ни было были забыты.

– У тебя есть что-нибудь выпить? Не в смысле вина или водки, а в смысле хотя бы воды или кваса какого. В горле пересохло.

Она надела халат и отправилась на кухню, вернувшись вскоре с подносом, на котором стояли кувшинчики с водой, квасом, два серебряных стаканчика и блюдце с печеньем. За это время Артамон успел одеть рубашку и устроиться на стуле, оглядывая комнату.

– Надо было закрыть его платком или ещё чем, – указал он на распятье.

– Хорошо, – покорно согласилась она и закрыла лицо Христа. Дальше оба пили квас, грызли печенье и наконец-то вспомнили про условия.

– Ты собираешься меня бить?

– А ты хочешь, чтобы я сломал плётку?

Мэри не поняла.

– Так принято: на свадьбе жениху вручается плётка, как символ его власти. Он может прямо сразу проявить её, ударив невесту, спрятать за пояс или сломать. Последнее означает отказ от права бить жену. Сейчас чадолюбивые родители всё чаще ставят условием брака избавление их дочери от супружеских побоев, а зятья всё чаще соглашаются. Есть и такие благородные женихи, которые проявляют миролюбие и без просьб.

– Да, ты всё правильно понял.

– Ты будешь мне изменять?

– Пока не собираюсь, – ответила молодая женщина, не совсем понимая, к чему это.

– Если застану тебя с любовником – за себя не ручаюсь, а так – согласен.

– Хорошо. Только если будешь меня подозревать в измене – убедись точно. А то сплетники могут выдумать что угодно, а легковерные люди им верят.

В детстве она стала свидетельницей гнусной истории: отвергнутый поклонник сказал родителям девушки, что она с ним спала. Отец избивал несчастную несколько дней подряд, прерываясь только на сон и еду, а потом выдал замуж за своего приказчика. В первую ночь обнаружилось, что девица невинна; родители потом стояли перед ней на коленях и просили прощения за то, что дали дорогой дочери столь неудачного мужа. Муж, кстати сказать, оказался очень даже неплохим человеком и обращался с ней куда лучше, чем отец.

– Мама, – спросила она тогда, – а почему родители сразу поверили оговору и даже не заглянули ей под юбку?

Мать ответила, что её вопросы неприличны и стыдливая девочка вообще не должна о таком знать. Позже Мэри сама поняла, что некоторые родители готовы поверить кому угодно, но только не собственному ребёнку, особенно дочери. А некоторые, напротив, свято верят собственному ребёнку, особенно сыну, даже если его лживость очевидна.

– Я не легковерен.

– Хорошо. Тогда второе: за мной в приданное дали сто двадцать рублей серебром и остатки фамильных драгоценностей. Деньги мой свёкор вложил в свою фабрику. Сейчас я могу попросить матушку Флору занять денег и вернуть эту сумму, либо мы будем ежегодно забирать часть прибыли в счёт моей доли.