Матвеев уточнил, сколько прибыли приносит фабрика и есть ли у них накопления, после чего неожиданно решил:

– Разбирайтесь сами: меня и то, и то устроит.

– Третье: у матушки Флоры нет никого из близких, кроме меня. Я прошу у тебя разрешения продолжать о ней заботиться и после нашей свадьбы.

Он даже удивился:

– Разумеется. Можешь, в крайнем случае, и ко мне её перевезти.

Благородный человек, подумала она.

– Тогда у меня всё. А у тебя?

Он вздохнул, выпил ещё кваса и устроился поудобнее.

– Первое: ты должна принять мою веру.

Мэри молча кивнула: у неё не было другого выбора[16].

– Второе: ты обиделась на мои слова о шпионах, но я действительно знаю иногда такое, что шпионам может быть интересно.

– Я потом подумала об этом и поняла тебя.

– Поэтому прошу тебя соблюдать осторожность и лишнего не болтать.

– Постараюсь.

– Кроме того, у меня много всяких дел и меня часто посылают… – он усмехнулся, – это звучит двусмысленно, но меня действительно могут отправить в любой день и час в какую-нибудь Тмутаракань, и я даже не успею домой заехать. Или придётся остаться на ночь во дворце. Постарайся смириться с этим.

– Хорошо.

– Ну и последнее. Я был женат девять лет, а детей не было. Жена считала, что это её вина, но могла быть и моя. У тебя были дети?

– Нет. Но мы с Антоном прожили всего семь месяцев. Возможно, просто не успели. И я не знаю, можно ли тут говорить о вине. Пусть будет так, как решит господь.

Он перекрестился, она тоже.

– Тогда всё?

Она кивнула, подошла к возлюбленному; обняв его одной рукой за шею, другой погладила по голове. Артамон крепко схватил её руками и уткнулся лицом ей в живот.

– Ещё, ещё, – попросил он. Любовница очень удивилась такому отклику на простенькую ласку, но стала послушно гладить короткие тёмно-русые волосы.

– Хорошо, что вы это всё обсудили. Надо было ещё выяснить финансовые обстоятельства жениха.

– Матушка, я видела его дом. Мы обе видели, как он одевается. Наконец, Вы помните, сколько мы заплатили за подачу челобитной. Десять таких прошений в год – и можно долго жить с комфортом. Меня гораздо больше волнует необходимость менять веру. Вы знаете, что я не очень набожна – но это вера моих предков. Почему не могут люди уважать религию друг друга?

– Ты у меня спрашиваешь? Я никогда не понимала фанатиков. Когда один человек убивает другого из-за выгоды, ревности или мести – это плохо, это жестоко, но хотя бы понятно. Но как можно резать ближнего своего только из-за того, что ближний по-другому молится? Между тем у нас в Германии дураки тридцать лет убивали друг друга из-за Папы и Лютера, хотя ни Папы, ни Лютера почти никто из них не видел. На Украине, куда недавно ездил твой жених, люди, ходящие в храмы со статуями, долго преследовали людей, ходящих в храмы с иконами, и добились в результате того, что поклонники икон стали убивать поклонников статуй. Здесь, в России, дураки только что ножами не режут друг друга из-за вопроса колоссальной важности: два немытых пальца поднимать во время молитвы или три. Лучше бы мыли их почаще.

Мэри улыбнулась:

– Для Вас, как для владелицы мыльной фабрики, это несомненно было бы лучше.

Флора тоже улыбнулась:

– Это да, но я сейчас не о своих прибылях, а о другом. Бог, который создал солнечный свет и звёздное небо, леса и людей, всю эту красоту и весь этот ужас, которые нас окружают – неужели ему есть дело до двух или трёх пальцев, до Лютера или Папы? Если бог всемогущ, добр и мудр – он будет судить нас за наши дела, чувства, мысли, а не за иконы и статуи. Если же богу язык, на котором ему молятся, или форма предметов, которыми украшает его храмы, важнее, чем добрые или злые дела, важнее любви и ненависти – то этому богу и молиться-то не стоит. Ни на каком языке.

Она перекрестилась:

– Прости меня, боже! Я верю, что ты не такой.

Цецилия и Роберт уехали из Москвы в субботу. Накануне соплеменник сказал Мэри, что купил «почти всё почти для всех».

– Я же не только делами тестя занимался – мне сразу несколько его знакомых надавали разных поручений.

– Так вот почему у Вас был такой странный набор дел и покупок! Я уж начала подозревать, что Вы шпион, который только притворяется купцом.

– Нет, я теперь торговец, – он вздохнул, – но отчасти и шпион тоже. Тесть и его знакомые очень хотят знать, будет ли война, чтобы не попасть впросак и не потерять в неловкий момент свои товары, а может, и шкуру. Во время прискорбных событий у нас в Британии очень многие потеряли и то, и другое.

– Если не секрет – к какому выводу Вы пришли?

– Я пришёл к выводу, что они сами не знают. Помните, что говорил нам тот купец, с канатами?

– Андрей Соловый. Я запомнила, потому что «соловая» – это лошадиная масть, похожая, кстати, на цвет его волос.

– Ну да. Он говорил, что государя одни уговаривают воевать, другие – не воевать, а царь сам не знает, что делать. Мне кажется, что он ближе всех к истине.

– Простой купец?

– Знает же Ваш слуга, человек ещё более простой, про двадцать тысяч мушкетов!

– А это правда?

– Шведские коммерсанты мне сказали, что да.

Сказать об этом Артамону Сергеевичу или нет? Сначала Мэри решила не говорить: он сам видел Дугласа, слышал его вопросы, пусть и действует – но потом всё-таки рассказала.

Вечером, после ласк.

– Купцы всегда всё вынюхивают, ничего удивительного. Пожалуй, хорошо, что он пришёл к такому выводу.

«Значит, это неправда, или не совсем правда», – подумала Мэри.

– Но вот что мне интересно: насколько болтлив оказался Соловый?

Поскольку Мэри была переводчиком, то кое-что запомнила; но поскольку беседа Дугласа с Соловым мало её волновала, то далеко не всё. Любовник расспрашивал её так долго и подробно, что молодая женщина начала протестовать.

– Не капризничай, у меня тут свой интерес. Если Соловый будет действовать против меня, я скажу, что он выбалтывает тайны иностранцам, и приведу пример. Не только у тебя есть недруги.

Анна Леонтьевна Нарышкина оказалась круглолицей улыбчивой дамой, которая держалась с природной деликатностью. Пока Флора беседовала с господином Нарышкиным, Мэри показывала ей дом и отвечала на вопросы: Анна Леонтьевна про иностранную жизнь не знала почти ничего:

– Как же вы живете без церкви? Это даже нехорошо, что вам не разрешают её держать. Мы ругаем ляхов, что они преследуют православную веру, а сами так же преследуем католиков.

– Не совсем. Черкесы живут на своей земле, и то, что им запрещают их религию – несправедливо и ужасно. Католики же приезжают в Россию и должны уважать русские порядки.

– Ну… я бы разрешила.

– Спасибо, Анна Леонтьевна. Мне приятно, что ты это сказала.

Потом все четверо сели за стол.

Оба супруга происходили из небогатых семей тарусских помещиков и некоторое время назад сбежали вместе в Москву, где поженились без разрешения родителей.

– Но потом родители нас простили, и моя мама говорит, что я себе нашла лучшего мужа, чем она сама мне нашла, – рассказывала Анна.

– Аннушка вечно меня хвалит, – заметил её супруг с блаженной улыбкой.

– Лучше хвалить, чем ругать, – высказалась Флора. – А дети у вас есть?

– Есть. Девочка, Наташа. Ей скоро два годика будет.

– Какое красивое имя!

Затем Кирилл Полиектович дополнил рассказ жены: им было страшно уезжать в неизвестность, в таинственную столицу, но свет не без добрых людей: на постоялом дворе влюблённые познакомились с Матвеевым, который взял Кирилла на службу в свой стрелецкий полк.

– К нему там относились с недоверием, особенно возрастные стрельцы. Он мне так и сказал: «Кирилл Полиектович, мне здесь нужен свой человек». А когда я обжился, то и брата своего пристроил.