И вот теперь прах Кассандры, доброй и ласковой женщины, покоился в хладном кувшине вдали от любимых ею земель. Но ведь эти же земли и погубили её…

Нимериус никогда не хватался за прошлое, но каждый раз учился на нём, всегда жил настоящим и не стремился заглянуть в будущее. И с самого детства учил этому Минора. И даже в эти тяжёлые времена он старался оставаться бдительным и не предаваться отчаянию, показывая сыну пример и тем самым его поддерживая. Других способов Октавий не видел: он не мог утешить сына словами, хоть и являлся красноречивым поэтом и философом, не мог публично выразить всю ту отцовскую любовь, что испытывал к своему единственному чаду, ведь это умалило бы честь юноши в глазах общественности…

Но, несмотря на все свои принципы и девиз наслаждаться каждым прожитым днём, Нимериуса успокаивала мысль, что совсем скоро он встретится со своей женой по ту сторону реки душ, сможет снова услышать её мелодичный голос и почувствовать запах лаванды, что источали её мягкие каштановые волосы… Минор, ещё сохранивший юношеские черты, был немыслимо похож на неё, и иногда это приносило им обоим необъятную душевную боль.

Но пока Октавий был жив, он горел желанием раскрыть причину погибели Кассандры и непременно сделать это вместе со своим сыном. Ещё в тот роковой день, склонившись над охладевшим телом жены, Нимериус поклялся найти убийцу любой ценой.

Сделав круг по городу, Октавий приблизился к поместью с восточной стороны и обратил взгляд на тёплый оранжевый свет, льющийся из покоев сына. Еще одна невысокая фигура буквально ходила за ним по пятам, и Нимериуса это обстоятельство заинтересовало. Минуя наёмную стражу, он поднялся на второй этаж и сбавил шаг в коридоре, отделяющим его покои от покоев сына. Там капитель колоннады дорабатывали ремесленники: фигуры уже были вырезаны из камня, и оставалось только раскрасить их синей и золотой красками, каждая капля которых стоила целое состояние.

– Я считаю, что эти цветы стоит поставить у балкона. Им нужен свет, – по голосу Энтони казался ведающим в этом вопросе человеком.

Октавий подошёл к распахнутой двери и остановился у самого порога, но так, чтобы юноши его не заметили и не услышали. Он видел лишь часть одной из комнат и почти сразу заметил некоторые изменения: пятнистая шкура леопарда, которого Миас вместе с Минором задушили собственными руками на охоте две недели назад, уже висела на другой стене.

– Я не разбираюсь в растениях, но звучит правдоподобно…

В комнате раздался шелест листьев.

– Она умирают. Нужно будет обязать садовника ухаживать за ними. Скажешь об этом Амелии, когда встретишь её. И да, поставь цветы у окна, как ты и сказал.

– Сейчас, dominus…

Голос Минора и его спокойное снисходительное настроение, потерявшее все подавленные нотки, обрадовало Нимериуса. Юноша даже рассмеялся пару раз, помогая рабу перетаскивать тяжёлые сундуки. Заняться обустройством новых покоев – превосходный способ отвлечься и сделать этот дом хоть немного роднее и уютнее.

Октавий тепло улыбнулся, спрятал кисти в спадающие широкие рукава тоги, как всегда любил, и отправился в свои покои.

***

Организация городской стражи во времена Империи была очень запутанной, особенно, после упразднения Константином преторианской гвардии. И даже Диаваль, теперь стоящий чуть ли не во главе всех городских когорт, не мог полностью разобраться в своих обязанностях. При их выполнение не могло быть и речи.

После расформирования преторианской гвардии на плечи городских солдат и ликторов легла защита общественного порядка и предотвращение пожаров. Некоторые, подобно наемникам и тщательно отобранные, могли служить императору или его приближённым, являясь не то, чтобы телохранителями, ступающими по пятам и никого к не своему господину не подпускающими, а скорее просто охранниками покоев или целого поместья.

После судьбоносной битвы у Мульвийского моста в триста двенадцатом году зажиточные граждане высшего общества были сильно обеспокоены и напуганы, а потому начали платить солдатам за личную охрану. Это не было популярно, ведь лишь у немногих имелись лишние жалования, но семья Нимериуса этим не пренебрегла. Такие отряды по своей редкости были схожи с тайной полицией.

Теперь Диаваль как капитан небольшого отряда городских солдат расхаживал по Константинополю и резиденции Нимериуса в золотой военной форме в гордом молчании. Никто даже лишний раз смотреть на него не хотел: лишь некоторые слуги обращали на него внимание, но потом очень скоро снова погружались в свои душные хлопоты.

Диаваль патрулировал территорию, обходя поместье по внешнему периметру и по внутреннему. Он насвистывал себе какую-то популярную мелодию, что играла по радио в метро в тот день, когда он последний раз этим метро пользовался. И настроение у него было приподнятое.

Одежда солдата была свободной, и чтобы привыкнуть к ней после спортивных штанов и модной куртки, нужно было время. Он до сих пор удивлялся полуобнажённым рабам и ремесленникам на улицах, у которых не было средств на существование, а потом переводил взгляд на состоятельных особ, чьи очертания тел виднелись сквозь лёгкие ткани, и понимал, что это здесь было в порядке вещей. Да, здесь было некоторое подобие нижнего белья, но всё равно одежда оставалась очень открытой и не мешающей движению

Однажды Диаваль даже позволил себе представить в подобном одеянии Грейс, и её образ ему очень понравился. Когда-нибудь он подарит ей платье в греческом стиле и сам, вырядившись в свой лучший светлый костюм, поведёт её в ресторан. Да, он сделает это сразу, как закончится война.

С Энтони ему не удавалось пообщаться очень часто, ведь они оба всегда были заняты. И тогда Диаваль предпочёл не общаться ни с кем. Вести разговоры о войне с легионерами – не самое приятное времяпровождение для того, кто эту войну всем сердцем ненавидел. А мирные граждане к нему даже не подходили – в форме он выглядел сурово, хотя на деле был совсем несерьёзным и очень переменчивым мужчиной.

И спустя день он уже начал проводить тонкую параллель с двадцать первым веком: зная о демонской сущности Диаваля, экзорцисты и их семьи побаивались его, как и здесь граждане боялись его формы и оружия. Ночью, когда у него не было смены, он не мог спать – не потому, что демонам не нужен был сон, а потому, что тревожные мысли одолевали его. Он будто чувствовал, что снова превращался в того ужасного бесчувственного демона, коим и был раньше. Это пугало его.

Свернув за угол, он вдруг стал свидетелем одной интересной картины: девушка с ножницами тянулась к персиковому дереву, что росло в саду у Нимериуса, и срезала у него веточки. Она делала это с очень заумным видом и, кажется, хорошо в этом разбиралась. Диаваль не видел её раньше, и её поведение показалось ему подозрительным.

– Юная леди, что это вы делаете? – он подошёл к ней со строгим видом, как и подобало стражнику, однако она его совсем не испугалась.

– День добрый. Я срезаю увядающие и засохшие веточки, чтобы всё дерево не погибло. Такой чудесный у нас сад – негоже в нём расти некрасивому дереву, – она продолжила складывать листья и ветки в корзину, лишь изредка кидая на Диаваля дружелюбный взгляд.

Он не знал, что ответить ей, ведь в ботанике был хуже, чем в истории или математике.

– Я вас видела. Вы ведь наёмник в доме господина Октавия Нимериуса, да? Совсем недавно у нас, – она будто чувствовала, что демону было не с кем поговорить, и сама проявила инициативу.

– Тобиас, – не сразу представился он и заметил, что девушке тянуться к верхушке дерева стало сложнее. – Тебе не нужна помощь? – он поправил шлем так, чтобы было лучше видно его лицо.

– А как же ваши обязанности, Тобиас? Обрадуется ли dominus, если увидит, что вы отошли от дел? – девушка была очень вежлива и сдержана с ним и никогда не переставала улыбаться.

– Если я приподниму тебя, то они из окон увидят только твою макушку. А я останусь за деревьями, – он указал на виднеющийся среди верхушек сада фасад дома.