***

Улицы Измира были переполнены любопытными греками, непроходимым потоком стекающими на пристань и главную улицу города, чтобы поприветствовать прибывшую из Рима аристократию. Порт в тот день был переполнен зеваками, а вся видная гавань Эгейского моря усеяна судами.

Город постепенно приходил в упадок и в размерах становился всё меньше и меньше, поэтому власть имущие прибыли сюда восстановить его былое могущество. А вместе с ними в полис прибыли и богатства. Если бы сюда когда-нибудь пожаловал император, то после него улицы были бы буквально усыпаны золотом и серебром.

В полдень, в самый разгар жары и человеческого любопытства, против толпы бежал двенадцатилетний мальчик, а ветер уносил летевшие в его сторону ругательства и оскорбления. Худые ноги в высоких сандалиях наступали на пальцы прохожим, поднимали пыль и песок в воздух, спотыкались о подножки, но мальчик всё равно продолжал бежать.

Одежда этого ловкого сорванца и озорника не сильно отличалась от одежды рабов, но в отличие от них он был свободным гражданином и с гордостью носил это звание. Священнику, приютившему его шесть лет назад, он до сих пор был безмерно благодарен.

Мальчик пробежал весь город от запада на восток: от многолюдной гавани с грузовыми ладьями и барками до одиноко стоящих домиков на холмах, окружённых виноградниками и оливковыми рощами. В одном из таких скромных и отдалённых жилищ он и остановился.

Из аркообразных окон тянулся терпкий запах лечебных трав, а на веранде в круглых клумбах росли редкие заморские растения: огромные красные бутоны приманивали пчёл и бабочек, по высоким травинкам с белыми круглыми лепестками текла тонкая муравьиная дорожка…

Ворвавшись в дом, мальчик испугал мирно спящую кошку – она инстинктивно зашипела и изогнулась крутой дугой. Не заметив у очага своего наставника, Измаила, он рванул к лестнице и в несколько широких шагов одолел её.

– Вам письмо. Из Византия, – своим приходом мальчик взбудоражил царящую в комнате гармонию, и мужчине пришлось оторваться от своих записей.

Скромные тёмные одежды выдавали не скорбящего человека или невольного, а священника. Когда-то его называли жрецом, к нему обращались за помощью и советами, а теперь он оборвал с внешним миром почти все связи. Только его ученик, Тит, перед каждым воскресным днём бегал на рынок и покупал им еды ровно на семь дней.

Гонения на христиан после ухода жестокого Диоклетиана утихли, однако до сих пор большинство граждан в Империи придерживались язычества. В любой момент закон о свободе вероисповедании мог измениться, поэтому выдавать свою принадлежность к непопулярной у знати религии было опасно. Даже в наступившее мирное время.

Измаил прошёл долгий путь от языческого жреца к христианину и теперь с осторожностью и трепетом изучал иудейские писания, вечерами дополнял их и чувствовал, как благодать наполняла всё его тело. Он нашёл правильный путь и теперь хотел обратить в истинную веру весь римский народ.

– От кого, мальчик мой? – безучастно спросил Измаил и поставил перо в маленькую аккуратную чернильницу.

– От господина Октавия Нимериуса. Думаю, вам стоит его прочесть только потому, что оно написано нашим с вами новым алфавитом, – Тит указал на свёрток папируса, спустился с лестницы и протянул его учителю.

– Это не новый алфавит, Тит. Мы с Октавием придумали его много лет назад.

Наградив мальчика удивлённым взглядом, Измаил вдруг переменился в лице и добродушно улыбнулся, как всегда улыбался по утрам и во время чтения молитвы. Эта улыбка была исполнена светом и благодатью. Оторвав печать на свитке, он терпеливо развернул его и окинул оценивающим взглядом. Потом начал читать его про себя, мысленно переставляя буквы местами и непонятный для обывателя шифр превращая в плавно льющийся текст.

Произношение этого шифра было несложным, но более продолжительным, чем его написание. Однако, никто ещё не видел нужды в том, чтобы читать его вслух. Для обозначения одного знака по половине бралось две буквы: первая была из древнегреческой азбуки, вторая – из кельтской. Знаки получались неровными и схожими на египетские и месопотамские иероглифы, а быструю речь было просто не разобрать. Такой способ шифрования был идеален для тех, кого ищет власть и кто хочет сохранить свои намерения в тайне.

– Такого не может быть! Нимериус сдался, – резюмировал Измаил сразу, как оторвался от письма. – Наш дорогой друг предал свои каноны. И он хочет, чтобы я помог ему понять священные писания нашего Бога, библейского Бога, Тит, – он хлопнул рукой по столу и усмехнулся. – Кто бы мог подумать, что после нашего конфликта на религиозной почве он сам попросит моей помощи? Удивительно!

– Так, вы поможете ему? – аккуратно поинтересовался Тит и взял на руки ту самую кошку, незаметно последовавшую за ним.

– Это мой долг, – Измаил вдруг посерьёзнел, но эта строгость быстро сошла на «нет». – Каждое утро я буду молиться, чтобы Нимериус не пожалел о принятом решении и внёс свой особенный вклад в наше общее дело, – его взгляд скользнул по священным писаниям, в хаотичном, творческом порядке разложенным на столе.

– А почему он обратился к вам? – Тит с любопытством наклонил голову вбок, продолжая поглаживать медного цвета загривок стройной молодой кошки. – Что могло так потрясти его, язычника, чтобы он написал вам?

– Боюсь, что Нимериус и его сын столкнулись со злыми духами. С демонами, мой мальчик, – Измаил взял письмо и указал на тот абзац, где Октавий описывал состояние своей жены перед смертью. – Как ты помнишь, это называется одержимостью. Нетипичное поведение, избегание серебряных предметов и священных мест. «Странные очи», – задумчиво процитировал он. – Наверное, Нимериус имел в виду, что они были чёрные. Да, именно так.

– Тогда мы поможем ему! Мы ведь почти придумали молитву от одержимости.

– Почти, Тит, ещё многое нужно уточнить и применить на практике. Надеюсь, что он тоже поможет нам. Здесь ещё уйма работы. Мне одному не справиться…

– А как же я, учитель?

– Да, Тит, как я мог забыть тебя, – он снова засиял доброй старческой улыбкой.

И они продолжили обсуждать их непростое ремесло и личность Нимериуса. Та самая огненно-рыжая кошка, вальяжно разлегшаяся на коленях у Тита, внимала каждое их слово. А её яркие изумрудные глаза не отрывались от фигуры Измаила, будто видели в нём добычу и при том – не малую.

Глава

III

Императорский дом можно было без преувеличения назвать дворцом. Октавий в последнее время зачастил с визитами туда, однако Константину это только симпатизировало – они с ещё тройкой граждан высшего сословия во всех подробностях планировали народные гуляния в начале лета. На этих же встречах можно было узнать самые свежие новости политики, экономики и военного дела. Хоть Нимериус не раз выражал свою нелюбовь к войнам, большую часть времени их беседа была занята именно ею.

В первые десять лет правления Константин заслуживал похвалы, но когда в его руки попала безграничная власть над Империей, он стал жёстче относиться к своему народу и расточительнее – к своим придворным льстецам и друзьям, которые зачастую являлись одними и теми же людьми. К закату своих лет он стал мелочным и тщеславным, цеплявшимся за любую похвалу и желавшим говорить только о своей персоне.

Но он не утратил страсти к роскоши и пышности, а потому почти каждый визит его любимейших льстецов превращался в целый официальный прием. Слушать критику по этому поводу ни от высших сановников, ни от жрецов, ни от семьи он не желал.

И хоть Константин и был расчётлив и всегда старался решить вопрос выгоднейшим для Империи способом, в вопросах религии в последнее время он был не уверен. Он знал, что рано или поздно прогрессивное христианство победит, но он не мог выбрать их сторону из-за собственных убеждений и нравов.

– Знаешь, Октавий, я нахожусь в томном и нетерпеливом ожидании твоей новой пьесы, – Август, рядом с которым шёл Константин и Октавий, многозначительно поднял брови. – Ещё целых два месяца! Ужас! Почему апрель и май не могут пройти быстрее? Два месяца ожидания…