– Отец, прости, я правда сейчас поступил неправильно, говоря так. Но я хотел бы верить, что ты и вправду понимаешь мои чувства. Я не хочу допустить недоразумений между нами, – голос был сдержан, но очень печален. – Плутон забрал у нас с тобой Кассандру, а теперь император забирает у меня тебя.
– Ты чувствуешь себя здесь одиноко, я вижу это. Но ты должен радоваться, что Зосим со своей семьёй переехал сюда даже раньше нас. У тебя есть компания. Миас хорошо на тебя влияет.
Минор выдержал паузу, вырисовывая на столе какие-то фигуры и каждый раз тревожась и нервничая при упоминании этого имени, столь приятного на слух. Он очень боялся, что их тайна лживыми и преувеличенными слухами разойдётся по всему Византию, и тогда их семьям нельзя будет пересекаться вообще. Репутация их отцов будет запятнана, а карьера – загублена… И он должен был, наоборот, радоваться, что все вокруг считали их лишь друзьями детства. Но тревожные мысли глубоко засели у него в голове.
– Я до сих пор думаю о том дне.
– Я тоже. И как ты, вижу её образ ночью и оттого не могу спать, – Нимериус поковырял еду тоненькой медной вилкой и убрал её в сторону.
– Ужин, однако, не задался, – постарался разрядить обстановку Минор, но тотчас же нарочно покашлял и тяжко вздохнул: – Почему боги разгневались на нашу семью?
Они подавленно переглянулись, и даже молчаливый чашник проникся их горем.
– Я собираюсь посетить сегодня храм Весты и Юноны. Ясный вечер для прогулки, отчищающей мысли и разум от всех тревог. Но я знаю, что ты не пойдёшь со мной, ведь ты был там сегодня утром.
– Ты прав. Как всегда.
– Молитвы и дары должны задобрить богов. Но сильно надеяться на них, конечно, не стоит.
Лицо Октавия, а в особенности – широкие седые брови, отразило тревогу и тяжесть мыслей. Минор, без слов понимающий отца даже в самые тяжёлые времена, понял причину его сомнений и резко вышел из-за стола. Грусть слетела с его лица лёгким полотном.
– Ты ставишь под сомнение наших богов? Если так и будет продолжаться, то они ещё сильнее разозлятся на нас. Отец, не ты ли учил меня всем тем молитвам, которые я сейчас знаю? Не ты ли с матушкой каждый вечер рассказывал мне истории о богах, основателях великого Рима? Неужели ты поддерживаешь эту «единую веру», о которой все сейчас так бурно говорят?
– К чему такие резкие выводы, сын мой?
– Я хочу найти разгадку. И только боги… наши боги помогут нам в этом, – он с мольбой взглянул на отца. – Мама поклонялась им. Они не могли допустить её смерти просто так. Есть же какая-то причина. Я тоже злюсь на них за это, но эта злоба ни к чему хорошему не приведёт. Нам нужно снова получить их благословение.
– Наконец, я слышу от тебя правильные слова, – начал рассуждать Нимериус. – Я никогда не сомневался в наших покровителях, Минор. Я усомнился лишь в их причастности к смерти моей жены. Я не могу поверить, что наши боги на такое способны. Эта загадка не даёт мне покоя.
Минор быстро осознал свою ошибку и буквально возненавидел себя за предрассудки и импульсивность. Он слишком часто выносил приговор, не подумав, а потом жалел об этом ещё несколько дней. Только отец мог оспорить решение Минора, а потому после каждого их разговора второй проводил тяжёлую бессонную ночь. А порой и не одну.
– Кто по-твоему сделал это? Боги защищали её. Они бы не позволили никому другому… – его голос дрогнул. – Тронуть её. Боюсь, так они пытаются сказать нам что-то. Но что?
– Никто, даже я, не может знать все, Минор.
– Да, и нам остаётся только молиться, – с этими словами он покинул обеденный зал.
Ещё несколько минут Нимериус сидел в напряженном молчании. Рядом остывал ужин. Пальцы его левой руки подушечками часто-часто касались красочной благородной скатерти, будто играли на лютне или растушёвывали пигмент на камне. Глаза также встревоженно метались из стороны в сторону, будто старались найти знакомое лицо в толпе.
Потом он вдруг резко поднял голову и уставился на чашника в другом конце зала. По спине слуги пробежал холодок, заставляющий тотчас же выпрямиться и опустить плечи.
– Ты? Я не видел тебя прежде. Да, на твоём месте был Лиам. Подойди-ка.
Октавий общался учтиво со всей своей прислугой и с низшими слоями населения, но, конечно, без лишних почестей и благодарностей. Он не видел смысла кричать или избивать тех, кто выполнял всю грязную работу за него, как не видел смысла и чрезмерно хвалить их за это.
Молодой парень, на вид на пару лет старше Минора, но ниже ростом, быстро приблизился к господину. Это был Энтони, и он превосходно отыгрывал свою роль. Даже за столь короткий промежуток в два дня он успел узнать о Нимериусе и его сыне достаточно, чтобы сойти за «своего». Например, то, что совсем недавно они при сверхъестественных обстоятельствах потеряли Кассандру – верную жену Октавия и мать Минора. С другими рабами он общался только по делу и в случае внезапной потребности потренировать свои знания латыни и древнегреческого – в четвёртом веке в Римской Империи это были главные, официальные языки.
– Ещё вина, dominus5? – когда он наклонился к нему, высоко заделанный пучок забавно подался вперёд, а неубранные пряди легли на лоб.
– Пожалуй, откажусь, puer6, – Нимериус сделал сдержанный жест кистью. – Что случилось с тем, кто занимал твоё место прежде? Говори, если тебе это известно, – замолчав, он взял из глубокой тарелки с виноградом несколько спелых ягод.
Октавий Нимериус не только здесь, но и в Риме поддерживал дисциплину среди рабов не силой, а языком. Иногда речь бывает также остра и коварна, как и сабля разбойника в пустыне. Нимериус искренне верил, что бить розгами за проступок мог любой дурак, а вот объяснить и внушить необразованным рабам, почему же то или иное действие зовётся проступком, – не каждый. Но если слова не переубеждали сорванца, приходилось уподобляться большинству и брат в руки розги.
– Лиам устроил поджог одного христианского храма, dominus. Его казнили на месте, – ответ нисколько не удивил Нимериуса: он остался также не заинтересован и вдумчив, как и прежде.
– Это ты знаешь. Буду надеяться, что место чашника рядом со мной не сделает тебя богохульником.
– Вы что, dominus, – снисходительно заметил Энтони, однако уже и этой безобидной фразой позволил себе слишком много.
– Надо занять тебя делом. Так, слушай. Спустись к поварам и прикажи им немедленно испечь четыре солёные лепёшки и вместе с горячим медовым молоком подай их моему сыну. Если его не будет в своих покоях, поставь их подальше от балкона, окон и сквозняка. Я знаю, в новом месте он долго не может освоиться.
По подавленному взгляду ясных голубых глаз Энтони понял, что всё это время Нимериус думал только о Миноре. Он беспокоился за судьбу сына, мысли которого были тревожны и в какой-то степени даже неправильны, и всей душой хотел помочь. Но как Октавий мог направить сына на верный путь, если сам ещё не оправился после смерти жены?
– Что-то ещё, dominus?
– Да, проследи за тем, чтобы от этого всего шёл пар. Ну же, ступай.
Совсем скоро, как Нимериус и планировал, он посетил жрецов. И ради сына навестил также святилище Ювенты в храме Юпитера и Минервы. В своё совершеннолетие каждый юноша приносил жертву этой богиня, чтобы та впредь оберегала его и помогала, и Октавий захотел напомнить ей о своих обязанностях. Минор же почти никогда не молился богам за себя и своё здравие, беспокоясь только о близких.
Серебряная ночь и её тёплые порывы снимали тяготы прошедшего дня. Нимериус возвращался из храма в привычной задумчивости и спокойствии.
Виды, открывающиеся с вершины города, ещё полгода назад нахваливала Кассандра. Свежий, ещё не потонувший в грехах Византий нравился ей гораздо больше разросшегося грязного Рима, который уже сложно было назвать великими или святым. Переезд сюда она считала добрым знаком.
