– Ты сильный.

Эти слова вонзаются в меня, как просвистевший в полете томагавк. Что она имеет в виду? Что она видит? Почему так легко произносит это вслух? Как будто можно вот так просто выпотрошить человека и сказать: «смотри, вот твоя селезенка». Нельзя так легко и бесцеремонно проникать в кого-то, выуживать что-то из него и выкладывать перед носом. На вот, смотри, я тут такое откопала!

– Каши много ел в детстве, – отшучиваюсь я, все же надеясь, что она говорит о нехилых габаритах моего тела.

– Нет. Не так. Внутри.

Так нельзя. Оборачиваюсь, вопросительно приподнимаю бровь. Давай, продолжай.

– Ты крепче, чем стены этого Бункера, чем все гвозди, которые в него вколачивали. Нет ничего, что могло бы тебя сломать. Ты вынужден быть таким. Ты держишь внутри страшную Силу.

Так нельзя.

Сумрака рядом нет, и никто меня не отчитает. И никто за нее не заступится. Я медленно подхожу к девчонке, легко поднимаю за плечи и сажаю на стол. Она даже не пикнула, только рот приоткрыла от удивления. Упираюсь в столешницу руками, нависая над ней, и моя тень проглатывает ее полностью. Да уж, видел бы это кто-то из наших! Большой и страшный серый Волк запугивает милую пушистую зайку! От меня бы и мокрого места не оставили наши доблестные защитники маленьких и слабых.

– Зай, знаешь, что бывает, когда залезаешь на чужую территорию? – спрашиваю я заискивающе.

Она мотает головой из стороны в сторону. В ее глазах любопытство с капелькой страха перемежаются в мятных прожилках. Красиво.

– Узнаешь, если Питбуль до меня доберется, – мой голос необычайно мягок. – Давай договоримся? Во мне ты больше копаться не будешь.

– Но я не копалась! – защищается она.

– Я долго и аккуратно складывал скелеты в шкафу и не хочу, чтобы кто-то устроил там генеральную уборку, начал их доставать, сушить на солнце, протирать старые косточки кухонной тряпочкой и демонстрировать мне же. Я каждого в лицо помню. Я понятно выражаюсь?

– Но я не… – ее щеки краснеют.

Кофе почти готов. Пора заканчивать этот разговор.

– Я рад, что мы договорились.

Отхожу от нее, достаю две чашки. Она так и сидит на столе, буравит меня все тем же взглядом. Хочет найти недостающие фрагменты моей недосказанности. А мне в свою очередь очень интересно посмотреть, что из себя представляет она. И есть только один способ это узнать. Сумрак будет ругаться.

– Я собираюсь в Город. Хочешь со мной? – спрашиваю.

– А можно?! – ее глаза восторженно распахиваются.

– Конечно. Кто нам запретит? – хитро подмигиваю ей и протягиваю чашку горячего кофе.

Город – ночной хищник, и мы все подстраиваемся под него. Просыпаемся на закате, выползаем из своих нор, неспешно бредем на охоту, надеясь, что она окажется удачной. Но сегодня мне нужно успеть сделать несколько дел днем, пока светло и пока Сумрак спит и не может выйти из Бункера.

Солнце палит нещадно. В машине слишком жарко, и даже то, что мы открываем все окна, едва ли помогает. Пока едем через поле, в салон запрыгивает кузнечик. Сказка пытается его отловить, чтоб выпустить обратно, и вот они вдвоем скачут по всему салону.

– Зай, оставь его, он сам вылетит, – я разговариваю с пяткой, упертой в торпеду автомобиля, пока верхняя часть туловища барахтается где-то между задним сиденьем и моим.

Девчонка возвращается на место, ее ладошки сложены коробочкой. Она высовывает руки из окна по локоть и с силой встряхивает. Надо думать, спасательная операция прошла успешно.

– Если бы у него было сердце, маленькое такое насекомье сердечко, оно бы разорвалось, преисполненное чувством благодарности, – не могу удержаться от небольшой порции иронии. – Ну или от страха.

– Между прочим, тут его дом, он бы не хотел его покидать.

– Вот, значит, как ты заговорила, – подмечаю я. – А как же ты? Как же твое решение тут остаться? Почему это тебе не нужно вернуться домой, а ему обязательно надо?

– Ну это совсем просто! – она улыбается детской обезоруживающей улыбкой. – Потому, что он был бы один, а со мною вы.

Я уже давно не пытаюсь искать в человеческих словах, поступках и мыслях логику. Чем реже ты ждешь от людей здравого смысла и взрослых решений, тем реже разочаровываешься. Но эта девчонка настолько странная, что ее ответы просто сбивают с толку.

– Я скажу тебе, как обычно бывает, – говорю я. Мы, наконец, выезжаем на асфальтированную дорогу и нас перестает нещадно трясти. – Обычно люди появляются здесь и не помнят: кто они, где их дом и кого они там оставили. Их ничто не тянет назад. Ты – другое дело. Ты утверждаешь, что все помнишь. И вот скажи мне, как человек может хотеть остаться с людьми, которых знает не больше суток и спокойно покинуть тех, с кем прожил всю жизнь?

Она натягивает рукав свитера до кончиков пальцев и начинает тянуть за торчащую нитку, о чем-то размышляя.

– А что если… – начинает она неуверенно. – Что если я хочу остаться именно потому, что все помню?

Такой ответ может дать лишь тот, кто умеет ходить между мирами. Как правило, у каждого из нас есть история, из-за которой, собственно, все и случилось. Из-за которой мы не хотим возвращаться обратно. Редко бывает наоборот, когда тянет уйти насовсем, но есть человек, который держит и не дает этого сделать. Как у Пита, к примеру. Его держит бабушка, которая его вырастила и воспитала, а теперь серьезно больна, и он просто не может ее оставить и уйти к нам окончательно, хоть и мечтает об этом. И слова девчонки вновь возвращают меня к главному вопросу: «а пришел ли поезд сам собой? Или это сделал кто-то, кого я совсем не знаю? Кто сейчас сидит рядом со мной, например?»

Кем бы она ни была, что бы она ни скрывала, сегодня я точно выведу ее на чистую воду. Так или иначе.

Вальяжно и неторопливо, смачно жуясь, на дорогу выходят коровы. Бредут, едва переставляя ноги, хлещут хвостами перепачканные бока. Я жму на тормоз и останавливаюсь в метре от них. Машина не кажется им ничем таким, чего стоило бы остерегаться и поскорее убраться с дороги. Они не спешат.

Жарко. Чувствую, как футболка намокла и прилипла к спине. Пот льется по вискам и шее. А девчонка сидит себе спокойно в джинсах и свитере, особо не пыхтит. Мне дурно на нее смотреть.

– А у тебя другой одежды нет? – спрашиваю.

– Нет. У нас было прохладно и дождливо, я не стала ничего другого с собой брать. Да и это, – она с силой дергает за нитку, торчащую из рукава, и та вытягивается, распуская петли. – Не так уж и важно, не так ли?

Я не выдерживаю и сигналю коровам, но на них это не действует. Они даже ухом не ведут, спокойно и неторопливо оканчивают свое шествие. Мы снова трогаемся с места, и свежий ветерок влетает в открытые окна.

– А куда мы едем? – спрашивает девчонка. На ее лице блаженная счастливая улыбка. – За приключениями?

Я скептически осматриваю ее вязаный свитер и коленки, торчащие из дырок в джинсах.

– Судя по всему, сперва мы едем в магазин.

Ненавижу ходить по магазинам. А о том, как это делают девчонки, мне и думать страшно. Но я все же решаю рискнуть и вызволить Сказку из этого ужасного тряпья. К моему величайшему облегчению она почти сразу находит сарафан, про который говорит: «Это самая красивая вещь, что я когда-либо видела». Мне кажется, что это самый обычный льняной сарафан на тонких лямочках, мало чем отличающийся от всех остальных. Но когда она появляется в нем, я не могу подобрать слов. Настолько она кажется милой, хрупкой, изящной, как кукла из детского магазина игрушек. Я таращусь на нее слишком долго и понимаю, что из приличия пора бы прекратить, и хотя бы что-то сказать. К счастью, мой взгляд падает на кеды. Они желтые с вышитыми бабочками. При этом страшно пыльные и потасканные. Усмешка слетает с моих губ:

– Шикарный видок! Знаешь, эти кеды хранят историю истоптанных дорог, но лучше их поменять на что-то более… босоножное что ли.

Но она не хочет. Ей нравятся вещи с историей. И нравятся эти кеды. А я не садист какой-то, чтобы их разлучать. И тем больше времени мне остается на свои дела. Единственное, о чем она меня еще просит – купить ей солнечные очки в розовой оправе и плетеный браслет.