Ты сплющиваешь в ладонях последнюю банку и чувствуешь, что готов. Готов подраться. С первым встречным. Лучше со взрослым. И хорошо бы с высоким и крепким.

В парке ты не видишь никого подходящего. Тогда ты принимаешься рыскать по улицам. Здесь полно мужчин, но ни один не годится. Оно и понятно: тот, кого ты ищешь, исчез.

Ты меряешь улицы быстрыми нервными шагами. Напряжение внутри тебя нарастает. Хорошо бы уже закончить со всем этим, пойти домой и уснуть.

Тем более что уже поздно. Совсем стемнело. Твой мобильник несколько раз звонил. Это мать. Ты не ответил. Язык еле ворочается, ты раскис. Только что переполнявшая тебя ярость уступила место отчаянию. Ты не замечаешь, как оказался на пустынных улицах портового квартала. На улицах, которые никогда еще не выглядели так тоскливо и мрачно, как сегодня вечером. Ты настолько погрузился в мысли о себе и своих мелких неприятностях, выпитое пиво так расслабило тебя, что ты только теперь слышишь звук шагов.

Когда наконец ты оборачиваешься, он здесь, прямо перед тобой.

И он снова надел свою балаклаву.

Тебе кажется, что у тебя едет крыша, но ты должен сопротивляться, иначе сойдешь с ума. Ты смотришь в его глаза в прорезях черной ткани и понимаешь, почему тебе кажется, что ты их уже где-то видел. Эти глаза в каком-то смысле такие же, как у тебя. Холодные, жестокие.

Прежде чем кинуться на него, какую-то секунду, может, две ты колеблешься. Он спокойно отстраняется — почти неторопливо. И ты промахиваешься. Ты снова атакуешь, выбросив вперед кулак. А он снова просто немного сдвигается. Он увернулся, но даже не отошел, теперь он рядом с тобой, ваши тела соприкасаются.

И тут он хватает тебя за запястье.

Потом кладет свободную руку тебе на предплечье и, чуть пригнувшись, обеими руками его выкручивает.

И, несмотря на бесчувственное состояние, в которое тебя погрузил алкоголь, ты внезапно падаешь в океан боли.

Твой крик больше напоминает звериный вой, чем удивленный возглас.

Он снова выкручивает тебе руку, и ты вопишь, как не вопил никогда в жизни.

Он ослабляет хватку, и ты отскакиваешь, по-прежнему не спуская с него глаз.

Ты уже знаешь, что проиграл, но снова нападаешь.

Так поступают животные. Нападают снова и снова, даже когда все пропало.

На третий раз его рука каким-то образом оказывается у тебя под подбородком. Он делает едва заметный разворот — и ты грохаешься на землю.

Поднимаясь, ты чувствуешь его ладонь на своей. Ничего агрессивного. Даже почти нежно. Дружески? Но тут его пальцы сжимаются, и у тебя вырывается крик, твой звериный вой заполняет весь переулок, заставляя трепетать молодые листочки фруктовых деревьев.

Когда он ослабляет хватку, ты не чувствуешь ни локтя, ни запястья. Ты поднимаешься на ноги и отступаешь. Тебе следует быть внимательней. Сейчас ты дождешься, чтобы он приблизился, и отоваришь его своим коронным тройным под дых: «Дыщ-дыщ-дыщ!»

Ты смотришь на него, вот он, прямо перед тобой, руки опущены вдоль тела, стоит немного вполоборота. Словно бросает тебе вызов — что, слабо приблизиться? Спокойно. Пусть сам подойдет.

Когда ты видишь, что он наконец двинулся вперед, тебя охватывает бешеная радость. Он твой.

Ну, вперед! Давай!

Ты кидаешься на него, выбросив перед собой правый кулак. Левый тоже наготове. Он ударит через долю секунды, потом снова правый — напоследок.

Дыщ-дыщ-дыщ!

Ты хорошо знаешь этот глухой звук ударов в живот. Теперь тебе надо сделать шаг в сторону, потом еще один. Только вот почему ты не можешь вдохнуть? Блин! Что с тобой?

Прежде чем, прижав ладони к животу, рухнуть на землю, ты поднимаешь голову и с изумлением смотришь вокруг.

Пока по твоим щекам бурно текут слезы, а ты все еще пытаешься впустить в легкие хоть немного воздуха, до тебя доносится звук его удаляющихся по переулку шагов.

Ты возвращаешься домой, держась за стены. То и дело останавливаешься и пытаешься восстановить дыхание, затем ползешь дальше. Болит живот. Не так уж поздно, десять вечера. Только бы не столкнуться с матерью. Иначе будут неприятности. Ты втаскиваешь себя в лифт, затем выволакиваешь на лестничную площадку. Приникаешь ухом к двери.

Тишина.

Ты достаешь ключи. Ну, открывай же дверь. Чего ты боишься? Ты входишь. Обычно у вас горит свет в кухне, в коридоре, в гостиной, вовсю орет радио. Сейчас темно и тихо.

Ты запираешься в ванной, раздеваешься, пускаешь воду. Ты рассматриваешь себя в большом зеркале. На животе розовые отметины.

Ты лежишь почти час, по уши погрузившись в воду, не думая ни о чем. Когда ты выходишь из ванной, матери все еще нет. Ты укладываешься в постель без ужина. И вопреки всякому ожиданию засыпаешь.

Звуки дома всегда были твоей неотъемлемой частью. Ты фиксируешь их, сам того не зная и не замечая. Ты даже уже не обращаешь на них внимания.

Тогда с чего вдруг ты подскакиваешь на кровати, скривившись, как от боли?

Потому что их нет.

Сегодня утром куда-то пропало все это множество звуков. Ни стука задвижки на двери ванной, ни шума текущей воды, ни щелканья газовой горелки, когда она включается, ни скрежета хлебной пилы по зачерствевшей за несколько дней корке.

Матери нет дома.

Ты выходишь из своей комнаты, прижимая ладонь к животу. Смотришь на дверь ее спальни, там, в другом конце коридора. Делаешь шаг. Останавливаешься. Страх леденит и парализует тебя. Еще немного, и ты бегом ринешься по лестнице, чтобы никогда сюда не возвращаться. Теперь это не страх. Это ужас.

И все же ты находишь в себе силы дойти до двери в спальню и открыть ее.

Кровать застелена.

Тебе не удается сообразить, хороший это знак или плохой.

Вернувшись к себе, ты ищешь телефон. Никакого сообщения. Позвонить ей, что ли? Ты не решаешься. Ты оказываешься в кухне, возле холодильника. На дверце никакой закрепленной магнитиком записки. Раньше мать всегда их оставляла. Писала коротенькие послания, если уходила, когда ты еще спал. «Доброе утро, до вечера». «Не забудь, что тебе сегодня к зубному. Целую».

Да и ты тоже, помнишь? Ты тоже перед уходом в школу писал ей записочки. С корявыми, наспех нарисованными сердечками.

Остались только магнитики, веселенькие, разноцветные: фрукты, человечки, буквы. Сегодня они удерживают только списки покупок, рецепты, расписания приема врачей и часы назначенных встреч.

Ты не завтракаешь, уверенный, что все равно в тебя ничего не полезет. В гостиной ты, кривясь от боли, которую причиняет тебе живот, заваливаешься на диван. Включаешь телик и пытаешься забыться.

Когда ты встаешь, уже перевалило за полдень. Тебя подташнивает. В ванной ты разглядываешь живот, на котором начинают проявляться синяки. Обычно так болит, когда круто покачаешь пресс. Ты поскорее одергиваешь футболку, тебе не хочется это видеть, не хочется вспоминать о том, что случилось вчера вечером. О том, что он с тобой сделал.

В шестом часу ты наконец размораживаешь себе пиццу. Мать скоро должна вернуться с работы. Если она захочет поговорить с тобой, ты всегда можешь снова смыться или запереться у себя в комнате. С полным брюхом.

Но мать все не приходит. У тебя на мобиле по-прежнему никакого сообщения. Ты возвращаешься к ней в спальню, открываешь шкаф. Ее чемодана нет.

Ну вот, теперь ты спокоен. Она, наверное, поехала к какой-нибудь своей подружке. Чтобы дать себе передышку. Чтобы не видеть сынка, который грубо с ней обращается и обворовывает ее.

Так проходят еще несколько часов. Расслабляющий душ, чистая одежда. Одеваясь, ты осознаешь, что совершенно спокоен. Ты вспоминаешь одну мангу из тех, что читал за последнее время. Там герой медленно, не нарушая последовательности действий, надевает кимоно. После чего ему предстоит сразиться с врагом, который — он это знает — убьет его.

Одиннадцать вечера. Ты выходишь из дому.

Спокойный, расслабленный.