Ты тихо входишь в квартиру. В ванной ты разглядываешь себя в зеркале. Лицо осунулось. В горле пересохло. Ты открываешь кран и пьешь до боли в животе. Прокравшись в свою комнату, ты ложишься в постель и закуриваешь.

Если ты хочешь оставаться сильным и контролировать себя, завязывай с травой, она тебя расслабляет. Ты принял решение. С этим покончено.

Погрузившись в старую мангу, которая валялась на полу у тебя в комнате, ты пытаешься забыть встречу с чуваком в маске. Так нет же, образы возвращаются, и ты ничего не можешь с этим поделать. Кто он? Почему ты уже дважды столкнулся с ним? Дело случая? Да, так могло получиться случайно. Случай все может.

Какое-то время ты убеждаешь себя, что это, наверное, старший брат. Брат того парня из коллежа, которого ты отделал. Вспомни, два месяца назад такое уже было. Возле выхода из школы тебя поджидал взрослый парень. Помнишь, как ты тогда с ним разобрался?

Нет, это все-таки из-за травы. Ты от нее становишься параноиком. Это наверняка граффитист. Граффитисты часто скрывают свои лица под масками. Граффитисты выходят ночью. Они таскаются по улицам, отпечатывают свои трафареты, ставят подписи или пишут на стенах какие-нибудь слоганы.

Точно. Успокойся. Погаси свет. Вот так.

Спи.

Тебе снится война. Кто-то подходит к тебе и говорит: «Это война!» Ты ржешь во все горло, а потом идешь дальше своей дорогой. На самом деле не похоже, чтобы что-то изменилось. Ты, во всяком случае, не имеешь ни малейшего желания что-то менять. У тебя встреча в квартире Майка. Только это имеет значение. Вы собираетесь как следует нажраться. Он сам позвонил, чтобы предложить тебе это, и его идея тебе сразу понравилась. Будет пьянка.

Ты идешь по пешеходным улицам. По пути решаешь прихватить пару кебабов. Торговец дает тебе два здоровенных кебаба, которые засовывает в пакет для хлеба. Они и правда огроменные. Гигантские лепешки, из которых так и вываливаются куски мяса и жареная картошка. Ты такого никогда не видал.

— Мы закрываемся, распродаем остатки, — говорит продавец кебабов. — Надо по-быстрому сматывать удочки.

Ты, довольный, шагаешь дальше. Вот Майк-то обрадуется. Такие здоровущие кебабы — невиданное дело! По улицам толпами бегут люди. Кричат. Ты идешь в противоположном направлении. Ты оказываешься в парке. Чтобы добраться до Майка, тебе надо пройти через него. Так короче. Вообще-то Майк живет совсем не в этом районе, но в твоем сне выходит так. Надо пересечь парк, чтобы добраться до Майка. В парке пусто. Он невелик — пройди через него, и ты сразу окажешься у своего другана.

Единственная проблема — страх. Парк пугает тебя.

Поначалу ты пытаешься идти спокойно. Ты едва сдерживаешься, чтобы не побежать. Это было бы смешно и несерьезно. Так что ты идешь себе, изо всех сил стараешься не торопиться. Но внутри ты вопишь. Ты вопишь, как ребенок, запертый в чулане. Ты явственно ощущаешь, что оно приближается и что оно снова попытается сожрать тебя. Ты спускаешься по ступенькам. Потом начинаешь семенить все быстрее. И наконец не выдерживаешь и несешься вниз по лестницам, хотя они довольно-таки крутые и опасные. Прыгаешь по ним как сумасшедший. Ты приземляешься десятком метров ниже. Едва встав на ноги, снова пускаешься бежать как ненормальный. Ты даже не уверен, что сумеешь сдержать завывания, рвущиеся из твоей глотки наружу.

Ты бежишь и бежишь, но все равно прекрасно понимаешь, что это бесполезно. Тебя снова схватят, эта огромная злобная штуковина снова раздавит тебя. Это чудовище с разинутой пастью, которое ты никогда не видел, но знаешь: худшее, что оно может показать, — не огромные когти, не гниющая кожа, не мертвые глаза, а его улыбка, его жуткая улыбка. Один раз ты уже ее видел, на фотографии, которую твоя мать прячет у себя в спальне.

Позади тебя колышутся деревья, трепещут кусты. Беги изо всех сил. Живым тебе из парка не выйти. Это точно.

Теперь вдобавок и земля дрожит. Эта штука — позади тебя. Это война. Она совсем близко, ты снова ощущаешь ее дыхание на своем затылке. Закрой глаза, чтобы не видеть, беги так быстро, как только можешь, выдай все, на что ты способен.

Ты смешон.

Ты просыпаешься с криком. А может, и нет. Может, это ты во сне кричал? Или ты донес этот крик сюда, в свою залитую светом комнату? Ты не знаешь. Ты совсем не в себе.

Простыни промокли насквозь, и покрывающий тебя пот на этот раз ни при чем.

Ты смотришь, сколько там на часах. Мать давно ушла. Можно вставать.

Душ очищает тебя, однако не приносит никакого облегчения.

В автоматической прачечной тебе стремно. К счастью, здесь никого нет, кроме маленькой старушки, которая не обращает на тебя никакого внимания. С чистыми и сухими простынями возвращаешься домой.

Тебе даже не удается поесть. Ничего в горло не лезет. Воздух — и тот еле проходит. Так больше нельзя. Ты знаешь, что должен сделать, давно знаешь. Но тебе неохота. Ты пока не можешь признаться себе, что это тебя пугает. Даже наводит на тебя ужас.

Пойти, что ли, к Фреду.

Фред живет на другом конце города. Ты садишься в автобус. От конечной остановки довольно долго идти пешком. Ты не приезжал сюда много лет. В последний раз ты еще шел с мамой за ручку. Тебе очень нравилось бывать у Фреда. Он такой приветливый, и у него была собачка, с которой ты играл, пока Фред с твоей матерью болтали в кухне, попивая кофеек и покуривая сигаретки.

Ты думал, этот путь навсегда впечатан в твою память. Однако сейчас ты почему-то сомневаешься. Неужели так далеко от конечной? Тогда эти места тоже были такими тоскливыми? Найдя нужную улицу, ты колеблешься между двумя стоящими бок о бок домами. Они одинаковые, но не совсем похожи на дом из твоих воспоминаний. Тот, что слева, более обшарпанный. Краска на ставнях облупилась. Сюда ты и звонишь.

И конечно, тебя потряхивает.

Он всего лишь приоткрыл дверь. Он смотрит на тебя равнодушными глазами, от которых расходится множество глубоких морщин. Ты выше него на целую голову, и тебе это кажется странным. Ты был таким маленьким, когда приходил сюда.

— Да?

Ты мог бы развернуться, сказать, что ошибся.

Но по его недоверчивым глазам ты видишь, что он смутно тебя признал. Если ты сейчас уйдешь, он окликнет тебя, спросит, кто ты. Хотя он не мог тебя узнать. Ты был таким маленьким!

— Я Блез. Сын Элианы.

Сперва ничего не происходит.

Потом дверь распахивается настежь, и Фред оглядывает тебя с головы до ног.

— Заходи, — говорит он, отодвигаясь, чтобы пропустить тебя.

Ты идешь за ним по узкому коридору. Он открывает дверь, и, спустившись на две ступеньки, вы оказываетесь в маленькой захламленной гостиной. Стол завален старыми газетами и журналами с пожелтевшими страницами. Здесь же раскрытая толстая тетрадь со скрепленными спиралью листами, ножницы, клей. Рядом початая бутылка дешевого вина и недопитый стакан. Фред убирает со стола металлическую пепельницу с горой окурков.

Он спрашивает тебя, хочешь ли ты чего-нибудь. Кофе? Пива?

Нет, спасибо.

Однако в горле у тебя пересохло. Надо бы попросить стакан воды.

Вы усаживаетесь на разномастные стулья. Не стоило тебе приходить. Ты чувствуешь, что тебе не хватит смелости.

Фред тянется за своим стаканом. Пьет и снова ставит его на стол. Ты чувствуешь себя все более и более хреново.

— Я помню, тут был песик, — говоришь ты, озираясь.

— Кропоткин, — отвечает он. — Умер в прошлом году. Ему было семнадцать лет.

— А…

Ты отвык разговаривать. Разучился. Если ты не с друганами, если не выпил и не курнул чуток, ты не умеешь говорить. Ты бы хотел, чтобы собачка была здесь. Ты наклонился бы, чтобы погладить ее и забыть, зачем пришел. Хотя бы на мгновение.

— Как мать? — спрашивает Фред, скручивая себе сигарету.

— Нормально, — врешь ты.

— Чего тебе надо, Блез? Чтобы я рассказал тебе о нем? Мне нечего рассказать. Во всяком случае, ничего нового.