Омар большой и черный, с глазами навыкате, которые мгновенно меняют выражение: только что взгляд у него был детский, кроткий, а через минуту — как у серийного убийцы. Омар — поэт, но он еще этого не знает. У него большие и очень красивые кисти рук, я смотрю, как они двигаются, когда он что-нибудь берет, и не могу оторваться, меня это завораживает. Он намного более прилежный ученик, чем я, и меня это бесит, мне бы хотелось, чтобы и он тоже бездельничал, но у него родители куда более строгие, с ними не разленишься.

Он старается понять, что меня мучает, но мне не хочется с ним разговаривать, не теперь, сейчас я ни с кем разговаривать не могу. Мне хочется свалить из класса, собственно, я это и делаю. Отпрашиваюсь в туалет, а сам сваливаю из школы. Перелезаю через ограду, чтобы никому на глаза не попасться, — как будто из тюрьмы бегу. Я знаю, они попытаются дозвониться папе, но домашний телефон у нас отключен, а мобильника ни у него, ни у меня нет.

Ухожу в холод и снег. Так бы шел и шел, пока не забудется это кошмарное утро, больше мне ничего не надо. Ветер дует в спину, снег под ногами скрипит, и меня постепенно отпускает. Смотрю на прыгающих по этой белизне совершенно черных ворон и вспоминаю, что мне говорил про них папа: это очень умные птицы, они иногда даже валяются в снегу — просто так, ради собственного удовольствия, они так развлекаются. Они могут себе это позволить, потому что никакие хищники на них не охотятся. А еще в одной греческой легенде говорится, что сначала оперение у ворон было белое, но потом стало черным, потому что Аполлон их проклял в наказание за болтливость. Некоторые утверждают, что они катаются по снегу, стараясь вернуть себе первоначальный цвет.

Я ворон люблю за то, что они такие свободные пофигистки, репутация у них паршивая, но им это по барабану.

Я уже почти два часа иду в сторону дома. Улицы пусты. А мне еще идти и идти. Я устал и замерз, пейзаж вокруг меня начинает меняться, как намокшая картинка. Снег растекается, вороны расплываются чернильными пятнами, дома размягчаются, как маршмеллоу, а потом… черная дыра.

Я постепенно прихожу в себя, лежа на диване у огня, закутанный в большое одеяло. Вижу пока не очень отчетливо, но чувствую папин запах — смесь табака, алкоголя и пота.

— Пьеро?

— Да, папа?

— Как ты там?

— Немного расклеился.

— Я сварил тебе шоколад, согреешься.

— Спасибо.

— Это Жюльен, пастух, тебя нашел и принес сюда, ты был без сознания. Что с тобой случилось? Почему ты был не на уроке?

— Я сбежал, плохо себя чувствовал и хотел домой.

— Я не хочу, чтобы ты вот так, никого не предупредив, уходил из школы; тебе надо было сказать им, что ты заболел, все могло закончиться куда хуже.

— Знаю, но они бы меня не отпустили, потому что телефон у нас отключен и они не смогли бы тебе дозвониться.

— Ладно, завтра куплю нам с тобой мобильники, и дело с концом… Я взял у Жюльена телефон и вызвал врача, он скоро будет. И еще я позвонил в школу, сказал, что ты здесь. У тебя явно сахар упал, как на прошлой неделе, но лучше пусть доктор это подтвердит.

Несколько минут спустя я, уже засыпая, слышу, как папа в сарае открывает бутылку вина, но мне пофиг, я рядом с ним, и только это имеет значение.

Потом в дверь стучит доктор, толстяк в крохотных очках. Он входит и машет рукой, разгоняя дым, — в комнате накурено, и он хочет показать, что ему это неприятно. Презрительно оглядывает нашу обстановку — гаже не придумаешь, что правда, то правда.

— Ничего серьезного, я бы вам посоветовал просто хорошенько отдохнуть и получше питаться, особенно по утрам, — осмотрев меня, говорит он.

— Ладно.

— И два дня побудете дома, я дам вам справку.

— Самое то, — говорю я и улыбаюсь.

А он не улыбается. Напоследок прибавляет, что надо бы проветрить комнату. Папа, не отвечая, захлопывает дверь у него перед носом.

После этого мы с ним вдвоем смотрим, как пляшет огонь, а за окном все становится синим, потом черным.

Мы слышим, что к дому подкатывает скутер, — это Омар приехал узнать, как я себя чувствую. Его, похоже, не смущает, что у нас грязно, совсем наоборот — мне кажется, ему нравится наш бардак, ничего общего с тем, что у него дома. Родители у него люди довольно-таки серьезные, с ними шутки плохи. Когда он приходит к нам, для него это все равно что на переменку выскочить. Мы включаем «Лед Зеппелин» на полную громкость и едим пиццу, переворачиваем мопед вверх тормашками посреди гостиной, чтобы прикрутить к нему что-нибудь еще, мастерим трамплины для наших велосипедов, папа помогает нам строить на деревьях хижины или натягивать между ними веревки. Иногда, надравшись в хлам, он даже дает нам посмотреть свои кассеты с порнушкой. У Омара точно сплошные плюсы от того, что он нас навещает.

Сегодня вечером у меня нет сил валять дурака, но нам все же удается немного развлечься — Омар рассказывает, что сделал учитель истории, когда заметил, что я долго не возвращаюсь из туалета. Он послал за мной одного, а когда тот вернулся ни с чем, прервал урок и отправил весь класс меня искать. Мне точно влепят предупреждение, и два часа придется проторчать в школе после занятий, но зато благодаря мне урок истории прошел чуть повеселее.

Мне нравится, как Омар смотрит на моего папу: в отличие от большинства людей, у него в глазах нет неприязни или страха. Вообще-то нам с папой не очень нравится, когда кто-нибудь влезает в наш кокон. Но Омар — это другое дело, он знает, как себя вести. Я думаю, что его притягивает наш странный мирок и ему хочется занять там вип-местечко.

Омару пора уходить, он не может засиживаться, ему, бедному, надо готовиться к завтрашнему опросу по истории… А я очень доволен, что проскочил.

Два дня отдыхал дома, а сегодня суббота. Просыпаюсь около десяти утра. Папа приготовил омлет с картошкой и грибами. Самое то, я оголодал. Несет мне на подносе тарелку, ломоть хлеба и апельсиновый сок. Королевский завтрак. Эта передышка мне сильно пошла на пользу, я прямо ожил. Снегопад закончился, и цвет у неба такой, будто оно зовет меня именно сегодня растворяться в этом воздухе и топтать этот снег. Я чувствую себя вулканом, который вот-вот взорвется.

— Как ты сегодня с утра? — спрашивает папа.

— Намного лучше!

— Во всяком случае, аппетит, как я вижу, у тебя хороший.

— Да, есть очень хотелось.

— Ну, я пошел, схожу в город.

— Ага. Меня, может, не будет дома, когда ты вернешься. Омар собирался зайти, мы сходим к руине.

(Руина — это старое здание посреди леса, которое мы уже несколько месяцев пытаемся ремонтировать.)

— Иди, только оденься потеплее, там все снегом завалило.

— Ага.

— Ну, до скорого.

— Пока.

Мне не терпится вдохнуть свежий ветер. Выйду, покручусь около дома, дождусь Омара снаружи. После того как два дня просидел взаперти, выйти на воздух, на только что выпавший снег — все равно что заново родиться. Я забираюсь на деревья и прыгаю вниз, приземляюсь на этот природный матрас. Ношусь до упаду, как ненормальный, кувыркаюсь, падаю на спину, закрыв глаза, заваливаю себя снегом, чтобы понять, как это бывает, когда попадешь под лавину, кидаюсь снежками в птиц, стряхиваю снег с веток (и тут же об этом жалею, потому что дерево теряет всю красоту).