− А может, коньяка?! − Фунтик позеленел от злости, готовый выкинуть привередливого авангардиста из беседки.

Тот утвердительно кивнул, не чуя поддёвки, поскольку человеческие эмоции разделял исключительно на две части: отрицательные, когда его бьют, и положительные, когда его не бьют. Поскольку его били чаще, за глупую наивность, которую почитали за издевательство, он находил в людях больше отрицательного.

Жульдя-Бандя, сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, прикрыл ладошкой предательские губы:

− И сколько, сударь, вам нужно водки, чтобы почувствовать себя человеком?

Бродяга, ранее никогда об этом не задумывавшийся, погряз в сомнениях, чухая чёрными пальцами слипшиеся от грязи волосы на затылке:

− Пузырь..и чекушку, − спешно прибавил он, полагая, что одной бутылки для того, чтобы в полной мере ощутить себя человеком, будет явно недостаточно. − Маму с дочкой, − перевёл он с технического языка на народный.

− Боюсь, дитя моё, − Жульдя-Бандя по-отечески потеребил нетронутые цивилизацией дикие заросли волос на голове обитателя чердаков и подвалов, − у вас от полутора бутылок водки начнётся обратный процесс. Впрочем, как знать….

Карлсон улыбнулся, вполне разделяя сию точку зрения.

− Пошли!

− Куда? − пролетарий, опасаясь, что его побьют, а то и вовсе заставят бесплатно рыть траншеи, насторожился, утвердив мутный взор в глаза благодетеля.

− В гастроном, куда ж ещё?! − подбодрил Жульдя-Бандя, видя нерешительность Карлсона…

− …Девушка, нам бы коньячка. Встретил друга детства, − Жульдя-Бандя по-свойски похлопал друга детства, вполовину старше себя, по плечу. − Двадцать лет не виделись.

Продавщица улыбнулась постоянному покупателю, ранее предпочитавшему исключительно дешёвую портюху.

− Торжественная встреча после двадцатилетней разлуки?

− Очень торжественная, − подтвердил щедрый покупатель.

− Вам какого и сколько?

− Семь звёздочек… − маму с дочкой! − сурово и возвышенно вынес приговор бродяга, чему вполне соответствовали генеральские шаровары с лампасами.

Продавщица прыснула. Отвернувшись, нагнулась, будто в поисках требуемого, заржала кобылицей, предательски сотрясая плечами.

− Остали-лись только вну-нучки, − она обернулась − красная, с размазанной по щекам тушью, силясь совладать с приступом смеха.

Пролетарий был невозмутимо холоден и серьёзен, что развеселило и друга детства.

− Тогда пятизвёздочную маму и… маму, − расщедрился пролетарий, с намерением, видимо, угостить своих новых друзей. − И что-нибудь пожрать.

Глаза его забегали по витринам, как мыши в лабазе от нашествия вечно голодных хозяйских котов. Казалось, что глаза его, как у хамелеона, каждый по отдельности, стали обозревать на триста градусов. С трудом сокрывая волнение, он выискивал на прилавках что-нибудь этакое, равноценное напитку, поскольку шанс повстречать в своей жизни столь щедрого соотечественника ещё раз − был один к ста тысячам.

− Колбаска свеженькая ливерная, хамса слабосолёная атлантическая, − издевалась продавщица, растянув в улыбке губы.

Карлсон, не обращая ни малейшего внимания на издёвки, ткнул пальцем в стекло витрины, где в прозрачной упаковке покоилась бледно-розовая плоть сёмги.

− Это… и брынзы… полкила, − вспомнил он о наличии в крови молдавских корней. − И этот, как его… и «Кэмэлу» пачку… нет, две… − поправился он. − И банку вот этих…

− Оливок?

Пролетарий кивнул, судорожно отыскивая на прилавках что-нибудь для гурманов, хотя гурман в нём ещё не родился, а был лишь в эмбриональном состоянии.

Жульдя-Бандя улыбнулся:

− А это у вас копчёная курочка?

− Петух, − продавщица хихикнула.

− Я надеюсь, он умер не своей смертью?

− Смертью героя.

− Заверните и обсчитайте, пожалуйста, − Жульдя-Бандя искренне опасался, что разохотившийся авангардист нанесёт серьёзный удар по бюджету.

− Непременно, − пообещала продавщица, лихо щёлкая по клавишам калькулятора. − Сто семнадцать рублей пятьдесят копеек.

− Ого! Я же просил обсчитать, а не ограбить! − воскликнул покупатель, в совершенстве владеющий приёмами сложения простейших чисел. − Я понимаю, что вам нужно кормить детей и мужа, и я даже готов пожертвовать на их содержание ну, например, червонец, но никак не двадцать семь рублей. К тому же у меня сегодня на иждивении друг детства, − он похлопал пролетария по плечу.

− Возмужал ваш друг детства, − съехидничала продавщица, выдавая сдачу, с вычетом пожертвованного на содержание мужа и детей червонца.

Носитель высокой пролетарской моды взял бутылки за горлышки, этикетками наружу, в надежде, что кто-то из собутыльников встретится по пути и будет терзаться сомнениями о причине его столь стремительного взлёта.

− Минор, ты чё, банк ограбил? − к нему подошло заросшее существо в драных джинсах и жёлтой жёваной рубахе с оторванным на треть рукавом. Существо напрочь отвергало дарвиновскую теорию, где оппоненты могли с лёгкостью растоптать приверженцев силиконовой гипотезы, заявляя о том, что не человек произошёл от обезьяны, а она от него − путём устойчивой деградации и дегенерации последнего.

− Родственник приехал… из Сэ Шэ А, − в голосе пролетария появился оттенок дерзости, как у ступившего на первую ступеньку карьерной лестницы ефрейтора.

− Чо, в натуре из Сэ Шэ А?!

− Из Сэ Шэ А, − категорично подтвердил Карлсон, коего незнакомец обозвал всё же Минором. Он оставил на лице такую печать, будто родственники из США навещают его каждую неделю.

− Чё-то рожа у него − не как у Сэ Шэ А, − незнакомец потёр рукой под носом, не веруя, очевидно, россказням Минора.

− Вот из ё нейм? − вспомнил Жульдя-Бандя из разговорника. Некогда он искренне рассчитывал разбогатеть на благодатной почве, взращивающей миллиардеров и демократов, где у подножия Капитолийского холма всякому дозволяется громогласно выразить своё презрение президенту.

− Не понимай, − австралопитек стыдливо покрутил головой, искренне сожалея о том, что в юности тяга к знаниям так и не возобладала над ленью.

− Как зовут, дурак! − помог Карлсон, чрезвычайно довольный столь тонким розыгрышем.

− Ёжик.

− Ё нейм из Ёжик?!

− Зовут как, дурак! Заладил − Ёжик, Ёжик, − он ткнул собутыльника локтем в бок, хотя тот произнёс прозвище лишь единожды.

− Всю жись Ёжиком зовут.

− По паспорту как?

− А у меня его нету, − австралопитек, досадуя, развёл руками.

− Мама как называла? − вошёл в раж Карлсон.

− Ёжиком.

− А папа?

− У меня папы не было.

Жульдя-Бандя, свидетельствуя процесс, начисто отвергающий дарвиновскую теорию, с трудом сдерживался, чтобы не стать практическим воплощением этого опровержения.

− Ёжик − от непорочного зачатия, − выдвинул гипотезу Карлсон, похлопав того по плечу.

− Май нейм из Джек, − вмешался несостоявшийся американец, протягивая руку непорочно зачатому.

Тот протянул ладонью по «здоровому» рукаву, до самого манжета (другой был оторван на треть в драке за мусорные баки – с Робинзоном и Фантомасом с малой Посадской, грубо поправших территориальную целостность границ).

Рубаха, с Рождества Христова не знавшая стирки, вряд ли была чище ладони, и это не могло не вызвать добродушной улыбки несостоявшегося миллионера. Австралопитек пожал ему руку и с тем, чтобы полностью завершить обряд знакомства, произнёс высоко и торжественно:

− Мой нейм из Ёжик!

У приверженцев дарвиновской теории не оставалось ни малейшего шанса на реабилитацию.

− Минор, он чё − по-нашему ни жу-жу?

− Ни в зуб ногой, − авангардист спешно отвёл глаза, дабы отвратить разоблачение…

Фунтику появление дружка в обществе бродяг нисколько не импонировало, и он с неприкрытым отвращением осматривал новичка, накапливая злость, чтобы выплеснуть её в более концентрированной форме.