Нет, не просто так.
Едва мы познакомились, Данте начал осторожно разламывать скорлупу лжи, сковывавшую мой мир. А все его предупреждения не доверять Анджеле, все его обещания «не спасать меня», если что, – все это были просто попытки защитить меня от правды и ее последствий до того, как он сам сможет быть со мной откровенным.
Я верну его. Я верну его, даже если после этого от меня ничего не останется.
– Ну чего ты приуныла? – Обеспокоенный голос Саги донесся до меня словно через подушку. – Искажения?
– Да, – сдавленно пискнула я: бетон под моими ногами начал превращаться в эскалатор и куда-то меня тащить.
Когда искажения предпринимали очередную попытку вторгнуться в мое восприятие, Сага замечала мою растерянность или испуг, или ничем не оправданный порыв осесть на пол, – и разговаривала со мной о какой-то чепухе, поддерживая за плечи, пока искажения не отступали. Вот и сейчас.
Никогда в жизни практически незнакомый человек не проявлял ко мне столько заботы. Ну, точно не в той жизни, что я помню. Это должно было насторожить меня, и я ни на секунду об этом не забывала, но и поделать ничего не могла – Сага нравилась мне не меньше.
Атака искажений оказалась слабее предыдущей. До открытия метро в Москве оставалось четыре часа, и проводить их на станции нам обеим не хотелось. Мы поднялись в город и осели в комнатке ближайшего караоке-бара. Пока моя спутница ходила за двумя порциями молочного чая с тапиокой, я задремала на диванчике под навязчивую заставку на огромном телеке. Потом мы срезали в Москву, а оттуда – в Амстердам, закрыв последний из межпространственных коридоров. Просыпающаяся столица Нидерландов встретила нас уже не летней прохладой и мелко моросящим дождем.
Искажения окончательно от меня отстали.
Зевая, мы шли по улицам, которые больше не норовили меняться у меня на глазах. За спиной постоянно раздавались трели сигнальных звоночков, и нас объезжали велосипедисты – улыбчивые и неизменно желающие доброго утра.
– Куда мы теперь? – спросила я Сагу, как раз закончившую махать милой пожилой леди на велосипеде.
– Ты раньше проходила через двери?
«Двери» прозвучало так неожиданно зловеще, что я передумала озвучивать дурацкую шутку. «Всю жизнь через них прохожу, и ты сама же только что видела».
Срезать через двери в Особняке умела только Женевьева, и, насколько я помнила, ей запрещали искать новые пути. Срезать через метро безопасно – ты просто еще один безликий пассажир, незаметно появившийся в заполненном безликими пассажирами вагоне. Реальность с легкостью сглаживает вызванные тобой круги на воде. Но если воспользуешься дверью и неожиданно объявишься посреди романтического свидания или на собрании тайного культа – естественно вписать твое появление в ход событий будет гораздо сложнее.
– Не уверена, – ответила я. Считалась ли «дверью» та дверь, что неожиданно появилась, а затем исчезла за моей спиной, когда искажение Данте втолкнуло меня в Лабиринт?
– Здесь где-то была одна…
Сага остановилась и прищурилась, озираясь. Мы как раз оказались в уютненько обособленном жилом квартале недалеко от центра, напротив двухэтажного домика со стенами, выкрашенными в мятный, и балкончиком, перила которого ломились от подвесных вазонов с цветами. Циферки – 14 – блестели на входной двери, и лицо моей спутницы просветлело.
– Нам сюда, – объявила Сага и направилась к двери. Я испуганно поспешила за ней: вряд ли попытка вломиться в чужой дом останется незамеченной.
– Подожди, ты уверена?
Сага подтянула левый рукав и накрыла ладонью замочную скважину. Это выглядело безобидно, но очень странно, и я подошла ближе, пытаясь понять, что она делает. А затем Сага резко дернула ручку и, поймав меня за локоть, втянула след за собой в открывшуюся без всякой на то причины дверь.
В это время в домах полно света, но мы вломились в кромешную темноту. Но еще до этого, на уровне дверного проема меня пронзило неожиданное предчувствие, едва уловимое и тяжелое; предчувствие, что вот-вот должно произойти что-то плохое. Оно было настолько правдоподобным и страшным, что я вывалилась в темноту дрожа от ужаса и всем сердцем веря, что миру в считанные секунды наступит конец. Полчища мурашек не раз промаршировали вверх и вниз по спине, прежде чем я заметила несостыковку в своих собственных чувствах. Во-первых, со мной за последние дни произошло так много плохого, что на новые неприятности реакция просто не могла быть настолько бурной. Во-вторых, Сага, бессильно опершаяся на стенку какого-то киоска, выглядела так, словно ее сейчас стошнит. Значит, это был не настоящий ужас. Просто эффект от путешествия через двери-аномалии.
Неудивительно, что, сколько я ее помню, Женевьева всегда пребывала в дурном настроении.
– Все нормально? – спросила меня Сага, даже не подозревая, что только что побила собственный рекорд по обеспокоенным вопросам. Она сама дышала так тяжело, что это мне следовало спросить ее о самочувствии. Но момент был упущен.
Глаза привыкли к темноте, и я поняла, что мы находимся на бетонной платформе без облицовки, по ту сторону дверцы небольшого винтажного киоска для продажи газет или чего-то в этом роде. Выбитое стекло хрустело у меня под подошвами.
Освещения на платформе не было никакого – лишь ряд тусклых лампочек толстыми светляками разместился вдоль путей. Гул, который, я думала, стоял только у меня в ушах, усилился, а затем мимо нас промчался поезд. Без остановки.
Я тронула дверь киоска, через которую, получалось, мы сюда и попали. Она со скрипом поддалась, и внутри я увидела многослойную белую паутину, над которой явно трудились десятки поколений пауков.
Единственную лестницу наверх перекрывали обвалившиеся балки. Мы с Сагой находились на закрытой станции метро, и выхода с нее не было.
– Что это за место? – Мой голос прозвучал неестественно высоко. Похоже, Лабиринт разбудил во мне страх закрытых пространств. Но если из Лабиринта мне удалось выбраться, то отсюда – с заброшенной станции, где не останавливается ни один поезд, – я не спасусь никак.
Пока межпространство игнорировало меня, я оставалась совершенно беззащитной.
– Мы в Лондоне. – Сага поравнялась со мной. – Вернее, под Лондоном. Это станция Святой Мэри. Ее использовали в качестве бомбоубежища во времена Второй Мировой. Внешний вестибюль был разрушен Блицем, поэтому выхода отсюда как бы нет. Но ты не переживай… Очевидного выхода нет, но мы воспользуемся неочевидным.
Я повернулась к ней: Сага все никак не могла надышаться. Настал мой черед беспокоиться о состоянии спутницы.
– Ты в порядке?
– Нет, но скоро буду, – вымученно улыбнулась она и посмотрела на наручные часы. – Это все двери. Они меня не любят. Каждый раз – как через лопасти мясорубки. Но, к сожалению, иначе в Дозорный Дом не попасть.
Дозорный Дом. Звучало куда интереснее, чем «Особняк». Я почувствовала легкую досаду за то, что не придумала своему бывшему дому название позвучнее.
– А что именно ты чувствуешь, проходя через двери?
– По-разному. Иногда жуткий холод. Иногда после у меня начинают кровоточить основания ногтей. Иногда я слепну на несколько минут. Сейчас мне как будто изо всех сил врезали под дых. – Сага поморщилась и потерла солнечное сплетение. – А что было у тебя?
– Мне стало очень страшно. Но это довольно быстро прошло.
Сага усмехнулась.
– Везучая.
– Значит, на каждого двери производят разный эффект?
– Угу. Но от чего именно это зависит, неизвестно. Может, от даты рождения или того, что ты съела на завтрак. Или вообще не от человека, а других, сторонних факторов.
– Как думаешь, почему это так? После срезов я никогда не чувствовала ничего подобного.
– Срез в метро – это стабильный поток, который всегда вынесет тебя в одно и то же место. А двери – подлые создания. В отличие от срезов, они открываются практически для всех, но за свои услуги берут плату. – Сага помолчала, пока мимо нас промчался еще один поезд. – Твой страх, твою боль. Иногда твою кровь. Я слышала, что некоторые вигилары умеют с ними договариваться, но двери не слишком стремятся соблюдать договоренности. Никогда не знаешь наверняка, что окажется по ту сторону. И никогда не можешь быть уверена, что обнаружишь себя по ту сторону целой и невредимой.
