Я сделала шаг, и пол под ногами вдруг стал тонким и хрупким, как ледяная корка. Еще один – и я не услышала, но почувствовала, как материальность подо мной хрустит, крошится, исчезает, уступая место чему-то иному. Пылинки, летающие по комнате, обрели цель и маршрут, и серебряными потоками устремились ко мне.

А под старыми покрывалами и чехлами для мебели зашевелилась тьма. О, неужели я могла подумать, что она обо мне забудет?

– Как же сложно до тебя достучаться, – сказал Финеас Гавелл у меня за спиной.

Обернуться быстро не получилось – пространство вокруг загустело, как кисель сновидения. Прошло все время мира, прежде чем я смогла посмотреть туда, откуда донесся голос, и обнаружить, что никого там нет.

Я находилась в коконе – запечатлении реальности, вцепившейся в меня, хоть я ей больше и не принадлежала. Где-то здесь проходила грань между ней и межпространством, и я знала, что сейчас разрушу ее, как разрушала десятки раз до этого. И… что дальше?

У меня больше не было моего оружия – кинжал рассыпался белыми искрами, когда я пыталась прорубиться им через тьму к Данте. А там, за коконом, меня ожидал межпространственный двойник и искажения, и, если я буду безоружна, встречи эти ничем хорошим не закончатся.

– Финеас, – позвала я. Не мог же он просто затащить меня сюда и уйти, зная, что я сейчас бессильна?

Я огляделась. Кроме того, что под ходящими ходуном чехлами уже явно была не мебель, я заметила, что гранаты на декоративных холстах, последовавших за мной сюда, стали объемнее, живее, реальнее. Красная капелька сорвалась с раздавленного зернышка и упала на пол. Жутко. В окне было темно – но совсем не потому, что вслед за оранжевым закатом на Берлин поспешно опустилась ночь. Непроницаемая тьма заполнила оконную раму, готовая вот-вот сорваться в комнату и затопить здесь все со мной вместе. Но все-таки она не двигалась, не пересекала невидимую черту.

Она хотела, чтобы я приблизилась.

Каждый мой шаг к ней был результатом огромных усилий. Пространство поддавалось настолько нехотя, что я начала ощущать себя почти невесомой, как воздушный шарик. Казалось, стоит на миг ослабить решимость – и меня отнесет назад. Но, так или иначе, я оказалась у окна и на всякий случай вцепилась пальцами в подоконник.

– Финеас, – снова позвала я, собирая остатки смелости и вглядываясь во тьму. Я знала, что ей не стоит доверять, но смутные отголоски воспоминаний, оставшиеся с нашей первой встречи, теперь говорили о другом: о безопасности, о покое. О единении такой силы, что все во мне вдруг затрепетало от предчувствия, и, совершив еще одно усилие, я притянула себя ближе к непроницаемой черноте.

Оттуда на меня смотрели глаза, похожие на битое стекло.

Я не успела отскочить – даже вскрикнуть не успела, потому что в следующий миг тьма уже была повсюду. Она хлынула внутрь, рваными рывками поползла по стенам, разлилась по полу, оборачиваясь вокруг моих лодыжек.

Демон, когда-то бывший Финеасом Гавеллом, влез в окно и застыл на подоконнике, поджав под себя колено, а другую ногу свесив вниз, в растущую черноту. Он никуда не спешил и покачивал носком, как будто от скуки. Он располагал всем временем мира, пока смольное ничто ползло вверх по моим голеням. В межпространстве всегда были проблемы с ощущением собственного тела, но то, как именно я не чувствовала своих стоп сейчас, начинало нервировать.

– Это все? – спросила я, стараясь не звучать слишком трусливо, когда тьма взобралась выше колен. – Ты будешь просто смотреть?

Демон склонил голову, черные вихри-кудри качнулись, следуя какому-то невообразимому закону межпространственной физики.

– Нет, – ответил он слишком живым для порождения тьмы голосом и протянул мне ладонь. И когда я потянулась и коснулась ее, его расслабленность и подчеркнутая неторопливость исчезли. Пальцы крепко сомкнулись на моей руке, и демон дернул меня к себе. Я почувствовала, с каким трудом высвобождаются мои ноги, а затем нас подхватил поток – и вынес через окно…

…к камням.

Сначала мне показалось, что нахожусь у себя во сне – в одном из тех, где мне являлась циклопическая стена Лабиринта. Но та стена была сырая, прохладная, и я до сих пор помнила ее запах. Камни же под моими ладонями были мелкими, горячими и сухими. И пахли… навозом?

Я рывком вскочила на ноги, морщась от отвращения. Вокруг шумела Староместская площадь. Но не сезонной ярмаркой и неисчислимыми потоками туристов, желающих поглазеть на астрономические часы, – а цоканьем копыт, треском колес, гудками и недружелюбными выкриками на чешском и немецком. Площадь была безлюдна и пуста. Звуки эти здесь существовали сами по себе, без источников. И запахи, полагаю, тоже.

Свет искаженного солнца заливал здания странно, пятнами, – он падал на них огромными каплями отбеливателя, сжиравшими только цвет, или каплями кислоты, сжиравшими еще и форму. Эти слепые зоны почему-то пугали больше бесплотных голосов. Не хотелось задерживать на них взгляд. Наобум я двинулась к острым очертаниям башни ратуши, проступавшим из марева впереди.

Где же ты, Финеас Гавелл? Для чего ты меня сюда притащил? Я должна отыскать тебя в этом засвеченном воспоминании?

Сверху заскрипело, а затем раздался легкий, но очень раздражающий колокольный звон. Подняв голову, я поняла, что в действие пришли старинные астрономические часы. В реальности их, кажется, закрыли на ремонт, но этому месту не было никакого дела до моей реальности. В двух окошках мелькали фигурки. Я помнила, что они должны быть разными, пестрыми, детальными, – апостолы как-никак, – но в этом искажении у них отняли индивидуальность, оставив безликими деревянными болванками и раздав каждой маленькие щит и меч.

Кажется, это была отсылка на сказку из «Последних чудес» – сказку о бесконечной армии. Король, проигрывавший войну за войной, правил страной, которая держалась лишь на милости соседних королевств. Из всех радостей в жизни у него была только жена, красавица-королева, которую он безмерно любил. Но этого было недостаточно – король жаждал возмездия за годы унижений. Однажды заезжий колдун дал ему зелье и наказал подмешать его королеве, обещая, что после этого в краткий срок под знамена королевства встанет непобедимая армия. Король долго не решался сделать это, но после того, как очередной сюзерен увеличил размер дани, сдался – и подмешал королеве зелья в вино. На следующий день она родила ребенка. Ребенок не плакал, – потому что у него не было лица, – не просил есть, не нуждался в ласке и защите. Зато сразу же начал крепнуть, вытягиваться, взрослеть. Через несколько часов королева родила второго. Затем, уже быстрее, третьего. Четвертого. Это продолжалось и продолжалось, и повитухи едва успевали сменять друг дружку, чтобы принимать роды. Спустя неделю обессиленная королева, уже больше не прекрасная, испачканная собственной кровью с головы до пят, шагнула из окошка своей башни. Король с безликой армией своих сыновей разорил соседние королевства. А затем последовал за супругой. Отмщение не принесло в итоге и доли той радости, которую давала ее улыбка.

Стоило вспомнить эту сказку, и я засомневалась, что искать Финеаса Гавелла – это такая уж хорошая идея. Но других не намечалось.

В домах, попадавшихся на пути к мосту, не было дверей. От них остались только очертания контуров и резьбы, массивные дверные ручки, торчащие прямо из стен, и домовые знаки – три лилии, золотой петух, синяя свинья, – повисшие над удручающей пустотой. Наверное, к этому времени я уже порядком привыкла ко всей чертовщине, что со мной происходила, и восприняла дизайнерское решение этого искажения спокойно. Не было лучшего способа оставить для меня подсказку.

Чтобы Клара точно не ошиблась дверью, нужно сделать так, чтобы дверь эта была единственной.

В конце концов, я отыскала ее, и она приглашающе распахнулась. В задымленном ладаном полумраке прятался просторный церковный зал. Солнечный свет пронзал цветные витражи, делая их ярче, но кусочки стекла замысловато складывались во что-то настолько жуткое, что зрение отказывалось это воспринимать, оставляя мне лишь невнятный калейдоскоп ярких пятен. Я не настаивала. И хоть церковь была абсолютно безлюдной, по женским всхлипам, по тихим выражениям соболезнования между пустыми рядами, по напевному голосу священника, говорящего о быстротечности жизни, я поняла, что нахожусь на похоронах.