Где-то едва слышно гудел генератор. Но даже если к нему и были подключены обогреватели, они не справлялись: на подземном этаже царили холод и сырость, и на каждом выдохе из наших ртов вырывался пар. Не лучшее место, чтобы хранить книги, но, наверное, у Дозорных на это были причины.

Сага повела меня вглубь книжного лабиринта, мимо старых томиков, сбившихся на полках в сиротливые группки. Среди незнакомых названий на разных языках мелькала поэзия – я заметила сборники Китса, Врхлицкого, Фроста, – а еще я заметила, что шикарные книжные шкафы пребывают в не менее печальном состоянии, чем их содержимое. Их стенки уродовали вмятины и царапины, появившиеся, по-видимому, при транспортировке. Великолепное красное дерево местами разбухло от влаги и деформировалось.

Библиотека Дозорных отлично иллюстрировала рассказ Саги о том, как безответственно бывшая верхушка относилась к своим обязанностям. Они были слишком заняты, тратя деньги Анджелы Боттичелли и закрывая глаза на ее маленький бизнес. Они были слишком заняты даже для того, чтобы оборудовать хранилище, в котором шкафы не раскиснут от сырости, а хрупкие странички не пойдут волнами.

У стола, в просторной нише между шкафами склонился над каким-то манускриптом молодой мужчина. На нем был толстый вязанный свитер с рождественскими узорами и желтая шапка. Рядом с кипой книг стояли два термоса – Ласло хорошо подготовился к местной холодрыге, начавшей забираться и мне под толстовку.

– Эй, Ласло! Мы к тебе.

Он не услышал Сагу и вообще не понял, что больше не один, пока она не коснулась ладонью его спины. Ласло подскочил и развернулся, из уха вылетел белый наушник и приземлился на пол. Из него грохотало что-то тяжелое и странно сочетавшееся с милым рождественским свитером.

– Прошу прощения, увлекся, – сказал Ласло, нажимая что-то на телефоне, и музыка смолкла. Подняв наушник, он быстро засунул его в карман вместе со вторым. – Значит, ты Клара.

За последние сутки я услышала свое имя больше раз, чем за всю жизнь.

– А откуда ты…

– Я отправила ему сообщение, когда встретила тебя, – объяснила Сага с улыбкой.

Значит, Дозорным брать смартфоны на задания разрешалось.

– Ясно. – Я пожала протянутую руку: ладонь у Ласло была узкая, почти женская, но хватка впечатляла. – А ты Ласло. Новый самый главный здесь.

– Я думаю, можно сказать и так, – вымученно улыбнулся он.

Черты его лица были компромиссом между правильностью и неправильностью – обычными, но незапоминающимися. Запоминающейся была перемена во взгляде угольно-черных глаз, когда за миг из рассеянного он становился цепким и прожигающим. Ласло и впрямь напоминал молодого преподавателя. Склонного увлекаться своим предметом и забывать обо всем на свете, но резкого и нетерпимого к беспорядку в аудитории.

– Что ж. – От прямого взгляда Ласло было слегка не по себе. – Добро пожаловать в Дозорный Дом. У нас сейчас не лучшее время для приема гостей, но мы тебе рады.

Я кивнула и подошла ближе к столу, пытаясь рассмотреть манускрипт, который Ласло изучал до нашего с Сагой прихода. Волнистые серые страницы были изрисованы маленькими замкнутыми фигурками и завитушками.

– Что это?

– Наше наследие. Первые Дозорные разработали несколько шифров… я пытаюсь их разгадать. – Ласло собрал в кучу разбросанные листы и попытался придать ей вид ровной стопки. Это явно были первые робкие попытки расшифровать странные символы. – В библиотеке есть целые тома, написанные на языке цифр и геометрических фигур. Есть тома со стихами, состоящими из строф авторства разных поэтов – чепуха какая-то, если не учитывать, что скорее всего в ней зашифрована очередная тайна мироздания, межпространства или тьмы. Есть тома с невидимыми чернилами, тома с чернилами, появляющимися, только когда им заблагорассудится. И все ключи к разгадке содержимого этой библиотеки утеряны. В общем, – еще одна слабая улыбка, – в ближайшие лет пятьдесят Дозорным будет чем заняться.

Я хотела спросить о том, какие тайны тьмы Ласло надеется найти в зашифрованных книгах, но Сага опередила меня.

– Ласло, я думала, может, ты расскажешь Кларе все с самого начала? Ей точно будет интересно.

Глаза Ласло зажглись, уставшее лицо прояснилось, и я поняла: он не просто читает лекции по истории в университете – он по уши влюблен в эту работу.

Адаму фон Тинкерфельдеру было двадцать шесть, когда он построил свой первый дом.

В 1863 году, пока историческое сердце Вены еще стойко сносило волны неизбежной модернизации, окраины ее расползались, как плесень, захватывая все новые земли. Первым заказчиком Адама стал собственный отец. Говорят, прибыв на место строительства и окинув взглядом неровную, каменистую почву с вцепившимися в нее корнями от гигантского дуба, Адам не мог сдержать слез.

Поговаривали, у Адама с отцом был конфликт. Вольфганг фон Тинкерфельдер много лет занимался финансовыми делами при дворе. Хоть сыновей-наследников у него имелось аж пятеро, и Адам из них был четвертым, склонность сына к точным наукам Вольфганг надеялся применить в службе императорской короне, тем самым закрепив связь своего рода с правящей династией.

После курса архитектуры в императорско-королевском институте Адам приобрел ворох удивительных чертежей, горящий взгляд творца и решимость воплотить свои идеи в жизнь. Но невозможно получить так много, ничего не потеряв. В Адаме больше не было сил и желания соответствовать ожиданиям отца.

Поэтому тот выбрал худший, практически непригодный для строительства клочок из своих обширный владений и предложил сыну построить на нем виллу. Адам понимал, чего добивается отец: показать, что его мечта быть архитектором ничего не стоит, сломать, убедить пойти на службу короне. Адам также понимал, что не может не принять этот вызов.

Так, пока ухудшались отношения между Австро-Венгерской империей и Пруссией, где новый премьер-министр готовился решать величайшие вопросы современности кровью и железом, где-то на юге от Вены закладывался фундамент Шённ-Хауса, Красивого Дома. Через несколько лет он потеряет удивительные рельефы и уникальные спиральные башенки Тинкерфельдера, так привлекавшие зрителей, станет настолько неприметным, насколько это возможно, и сменит свое имя в соответствии с новым назначением. Имя ему станет Вахт-Хаус, Дозорный Дом.

Но пока вернемся назад, в 1863. Беньямину Балогу едва исполнилось девятнадцать, когда его ноги в туфлях, купленных за бесценок у ушлого гробовщика, коснулись блестящих камней венских мостовых. Целый год Бени проработал на обувной фабрике в Уйпеште, но туфли для путешествия в новую жизнь все равно пришлось одолжить у мертвеца.

Судьба никогда не была щедра к нему, сыну прачки и еврейского ростовщика, так никогда и не признавшего своего случайного бастарда. Но временами явно симпатизировала, и на каждый порыв ввязаться в авантюру отвечала возможностями, за которые Балог хватался с жадностью голодного пса. В Вене он выживал как мог. Способы, устраивавшие имперскую столицу, были ему по душе: Беньямин показывал фокусы на улицах, пока знакомые карманники обчищали зевак, продавал чудодейственный чай для увеличения мужской силы, собранный с городских клумб, мазал лицо и руки ваксой, и под видом восточного оракула посещал богатые дома со спиритическими сеансами.

На стройку Шённ-Хауса Балог попал на четвертом месяце своих австрийских приключений: череда успехов молодого мошенника закончилась, и, спасаясь от бывших подельников, Балог едва успел на паровоз, увозящий из шумной столицы в провинцию.

Участок, который должен был стать Шённ-Хаусом, находился в крохотной деревушке. Железную дорогу к ней проложили совсем недавно, и лишь несколько пустующих вилл успели вырасти на фоне зеленых альпийских предгорий. Перед Адамом Тинкерфельдером стояла нелегкая задача: где искать рабочие руки для расчистки участка от камней и корчевания намертво застывших корней?