Все черные Теслы, должно быть, выглядят одинаково. Номера, который мог бы подтвердить мои замешанные на чистой надежде предположения, я не помнила. Но по какой-то причине увиденного было достаточно, чтобы адреналин в крови подскочил. Я чувствовала себя очень решительной и собранной, заходя в музей.

Улыбчивый администратор вручил мне листовку со схемой залов и сообщил, что сегодня посещение основной экспозиции и фотовыставки «Дети дороги» на минус первом этаже бесплатно. Пока что все складывалось настолько хорошо, что я гнала прочь желание этому удивляться. Если окажется, что удачу можно отпугивать мыслями, я себе этого не прощу.

Перед залом с фотовыставкой я заглянула в уборную и попыталась привести себя в порядок. Несколько раз умылась, смыла с рук грязь, расчесала спутавшиеся волосы пальцами и наново собрала в пучок. Получилось что-то между «какой ужас» и «сейчас так носят». Цвет моего лица был равномерно-асфальтовым, если исключить темные круги под глазами. Полностью осознавая бесполезность этого, я с силой похлопала себя по щекам, призывая хоть какой-то румянец. Я должна была выглядеть нормально. Если не выспавшейся, то хотя бы не умирающей.

Удивительно, но он оказался именно там, где я ожидала его встретить. Когда я спустилась на минус первый этаж, он стоял спиной к лестнице перед огромной черно-белой фотографией. Две цыганские девочки лет пяти, увешанные украшениями с головы до ног, с вызовом смотрели в кадр. Возможно, в другой день меня заинтересовала бы эта фотовыставка. Но не сегодня.

Я подошла к Хендрику Ван Дейку и встала рядом, делая вид, что заворожена хмурыми черно-белыми девочками. И когда он повернулся ко мне, я встретила его непринужденнейшей из улыбок.

– Привет. Помните меня?

На секунду мне удалось застать его врасплох. Но, похоже, Ван Дейк очень любил сюрпризы.

– Клара-курьер, – хмыкнул он, и меня мысленно передернуло, потому что я видела больше, чем должна была за этой довольной улыбкой.

Он готовился заключить сделку с Анджелой Боттичелли. Эта эстетка собиралась отдать меня Ван Дейку в обмен на оригинал «Пшеничного поля с воронами». В общем-то, эта сделка уже состоялась, просто никто из ее участников, кроме меня и Данте, об этом не помнил. Нам удалось сбежать из аукционного зала в межпространство, и реальность отредактировала воспоминания всех, кто там остался. Поэтому Хендрик все еще считал себя хозяином положения. Он предполагал, что я ничего не знала о его планах и своей в них роли.

Но мои воспоминания трехдневной давности никуда не делись. Я помнила. Как меня разыграли на аукционе, словно какое-то антикварное кресло. Как притащили странного доктора с чемоданчиком, забитым специальным седативным, которое сделало бы меня послушнее. Как цинично Анджела называла этот кошмар «повышением». И как Хендрик целился из пистолета в грудь Данте, загородившего меня собой. Последний фрагмент вспомнился особо остро.

Вот бы сломать корешком «Последних чудес» этот крючковатый нос. Поджечь зажигалкой Женевьевы эти чертовы бакенбарды.

– Какими судьбами в Амстердаме? – Ван Дейк даже не представлял, что происходит с ним в моем воображении.

– У меня выходной, – беззаботно ответила я. – Решила последовать вашему совету и заглянуть на выставку. Конечно, не ожидала вас здесь встретить.

Ожидала. Надеялась. Рассчитывала на это.

Ложь прозвучала из моих уст настолько естественно, что я невольно этому удивилась. Наверное, когда все вокруг тебя только и делают, что лгут, скрывают и недоговаривают, ты невольно втягиваешься в эту игру, и вот уже играешь в нее наравне с остальными.

– Кстати, раз уж мы встретились… – Моя роль была шита белыми нитками, но невозможность отступить от сценария вынуждала и дальше изображать версию Клары, от которой тошнило. – Синьора Боттичелли рассказала, что скоро я буду работать на вас.

– Вот как, – поднял брови Хендрик. – Я полагал, она пока держит это ото всех в тайне. Раз уж мы не договорились окончательно.

Я пожала плечами.

– Мне кажется, для себя она все уже решила. И, честно говоря, я этому рада. Смена обстановки никому не помешает. Для вас я тоже буду доставлять посылки?

Заинтересованность в глазах Ван Дейка сменилась настороженностью, и он подождал, пока охранник, обходящий зал, пройдет мимо, прежде чем заговорить снова.

– Я надеялся на более полезное применение твоим талантам, Клара. Я известный человек в узких кругах, и многих настолько смущает моя свобода передвижения, что временами они весьма настойчиво пытаются ее отнять.

– О, – только и сказала я.

– Поэтому мне нужна ты. Сопровождать меня, быть рядом, чтобы, так сказать, моя свобода передвижения оставалась абсолютной. Даже в самые неспокойные времена.

Хендрик закончил фразу со смешком, от которого у меня заскрежетало под ребрами. Этот человек – с его легкой манерой вести разговор, смешными бакенбардами и брошью-ящерицей на лацкане пиджака – был очевидно богат и очень опасен. И враги у него, похоже, подобрались такие же – не удивительно, что Хендрику так нужна девочка, способная буквально вытащить его из самых экстремальных ситуаций. Удобнее, чем дюжина телохранителей, и гораздо эффективнее.

Анджела Боттичелли не только отняла у меня мою жизнь, и не только отравила то, что от нее оставалось, – похоже, ко всему она еще и впутала меня в дела мафии.

– Класс, – улыбнулась я, пока ужас и голод в моем животе сцепились в смертельной схватке. – Я еще в музей Ван Гога сегодня собиралась. Вот только билет для меня оказался дороговат, а кошелек остался в Праге.

Хендрик Ван Дейк отреагировал ровно так, как я и рассчитывала. Перед моим носом раскрылся распухший от банковских карт бумажник, а затем хрустнула лимонно-желтая купюра.

– Ни слова больше, – великодушно хмыкнул Ван Дейк, протягивая мне двести евро. – Считай, что это тебе аванс.

Я боялась, что мне придется изображать неожиданную радость, но голод сделал ее подлинной.

– Ох! Мне ужасно неловко, но я очень вам благодарна… – Пустой желудок тихонько застонал, когда я представила, как врываюсь в ближайший Макдональдс. – Спасибо. Увидимся!

Хендрик Ван Дейк поймал меня за запястье – прямо как в том зале в стиле рококо, когда я пыталась улизнуть после его приглашения на танец. И точно так же, как тогда, меня задавила волна паники. Наверное, подобное чувствуют дикие животные, которые, не колеблясь, отгрызают себе застрявшие в капкане лапы.

Но дежавю испытала только я. Хендрик благополучно вытеснил все воспоминания обо мне на том балу. Сама реальность его заставила.

– Поторопись, – сказал он, продолжая добродушно улыбаться. Наверняка думал, как это презабавно, что я иду смотреть на картины, за одну из которых он планировал выменять меня у Анджелы. Возможно ведь, что вместо оригинала «Пшеничного поля с воронами» в выставочном зале уже висит подделка. – Музей Ван Гога работает до шести.

Я привыкла испытывать страх в присутствии Ван Дейка, но теперь осознала еще и свою ненависть к нему. Она была как вспышка, не ослепляющая, но проясняющая. Как загоревшаяся лампочка в темном подвале посреди обманчивой пустоты. Как еще один слой межпространства, открывшийся с запозданием, уже когда я решила, что больше ничего здесь не увижу.

Ван Дейк дал мне денег, но для него это ничто. Он собирался забрать у меня гораздо больше. Двести евро – смешная компенсация за моральный ущерб. Но меня все устраивало при условии, что это последняя моя с ним встреча. А с Анджелы Боттичелли за свой моральный ущерб я еще обязательно спрошу. Я буду не так голодна и не так отчаянна – и она не отделается так легко.

– Успею, – заверила я Ван Дейка, совсем не мягко высвобождая руку из его хватки. – Если потороплюсь.

Покидая зал с фотовыставкой, я едва сдерживалась, чтобы не перейти на бег. Моя миссия была выполнена: я раздобыла денег и, если продержусь до ближайшего кафе, не умру сегодня от голода.

Я поела в Макдональдс и взяла еще пару чизбургеров с собой – больше из страха, что снова проголодаюсь, хотя умом я уже понимала, что они в меня не влезут. Купила джинсы, футболку и клетчатую рубашку, заодно открыв, что, возможно, отсутствие вкуса у меня – не следствие посещения Лабиринта, а врожденный недостаток. Я переоделась в туалете кофе-шопа и избавилась от платья, затолкав его в мусорный бак. После чего выпила два эспрессо и, преисполненная энергии, деть которую пока было некуда, долго бродила по улочкам, пропахшим каннабисом, и даже немного наслаждалась местным колоритом. Когда стемнело, я капитулировала перед своей усталостью и задремала на лавке рядом с площадью Рембрандта, подложив под голову «Последние чудеса».