Мы живем на тихом островке невежества посреди темного моря бесконечности, и нам вовсе не следует плавать на далекие расстояния.

Г. Лавкрафт

Вагончик скрипел и переваливался с боку на бок. Кожаные ремешки, свешенные с потолка, дергано пошатывались в такт. Они напоминали затейливые удавки. Кроме меня в вагончике сидели двое азиатов и пожилая женщина с прической, напоминавшей облачко сахарной ваты.

Старая ветка метро Будапешта большой популярностью не пользовалась – разве что среди туристов, желающих прокатиться от центра до площади Героев, или местных, направляющихся на оздоровление в купальни Сеченьи. Мне не было дела до героев и до термальных вод. Где-то на этой ветке находился срез, который мне уже битый час не удавалось отыскать.

Я отвернулась к окну и принялась гипнотизировать собственное отражение на фоне темноты туннельчика. Удивительно, как мне удалось прошмыгнуть мимо контролеров без билета: выглядела я так неважно, что не могла не вызвать подозрений. Осунувшаяся, со следами грязи на лице и диким колтуном волос, кое-как закрученным на затылке. В сочетании с испачканным, но все еще пышным розовым платьем, безвкусной толстовкой и потрепанной книгой сказок я могла запросто претендовать на звание Мисс Городская Сумасшедшая.

В груди защекотал рождающийся смех, но я смогла его только сдавленно выкашлять. Старушка с ореолом сахарной ваты отодвинулась подальше, опасливо поглядывая на меня через отражение. Наверняка решила, что у меня туберкулез.

Хотелось провалиться сквозь землю. Сквозь пол скрипучего вагончика, сквозь рельсы и культурные слои к центру земли, где слепая принцесса пыталась найти истину. Нашла ли? Не помню. Но эта сказка точно была злой, так что вряд ли.

Хотелось спрятаться от недружелюбной реальности в межпространство – и прежде, чем спуститься в метро, я пыталась сделать это. Проблема состояла как раз в том, что раньше мне ничего делать и не нужно было. Просто позволить межпространству утянуть себя. Не держаться за ускользающую материальность. Перестать быть ее безраздельной частью, вынужденной повиноваться законам физики и здравого смысла.

Но больше это не срабатывало. Видимо, открытия последних дней прибили меня к реальности дополнительным грузом, преодолеть который даже межпространству пока не удавалось. Или – пессимистично, но готовой стоит быть ко всему, – что-то из произошедшего в Лабиринте лишило меня способностей. И никакая я больше не аномалия.

Я поймала себя на том, что шепчу в грохочущую темноту: пожалуйста, сработай. Пожалуйста, не оставляй меня здесь. Пожалуйста, я изо всех сил стараюсь не поддаваться панике, но с каждой неудачей это все сложнее.

Сообщество городских сумасшедших мира определенно получит достойное пополнение в моем лице. Но не сейчас, говорила я себе, чуть попозже. И все упрямее призывала невидимую магию метро, раньше срабатывавшую незаметно и по наитию.

Почему метро? Когда я задала этот вопрос Данте, он сказал, что дело в том, что метро – система, придуманная людьми в соответствии с понятными им законами реальности. Смысл этой системы такой: подземный поезд доставляет тебя из точки А в точку Б в кратчайшее время. Но когда ты начинаешь использовать метро не по правилам, ездя туда-сюда, делая пересадки и намеренно пропуская поезда без цели куда-то в итоге добраться, реальность реагирует на это специфически: в очередной раз, когда поезд выплывает из темноты туннеля, ты оказываешься на станции метро, находящейся в совершенно другой стране. Возможно даже на другом континенте. Это называется – нащупать срез. И этим пользовалась Анджела Боттичелли, заставляя меня и других курьеров возить сомнительные посылки сомнительным личностям по всему миру.

Поезд вдруг ускорился. Вагончик перестал трястись и кряхтеть, и пошел гладко, уверенно. Духота, набившая тесные составы старой ветки Будапешта, исчезла, и я почувствовала, что прямо надо мной включен кондиционер. Я держала глаза закрытыми, пока поезд не остановился. Приятный женский голос объявил станцию на японском.

Магия метро сработала.

Киото! Подхватив «Последние чудеса» под мышку, я протиснулась через пассажиров к выходу и оказалась на станции, название которой не узнаю до тех пор, пока не выучу японский. Или хотя бы не удержу в памяти иероглифы до следующего выхода в интернет. Я была здесь раньше, и даже смутных воспоминаний пока хватало, чтобы удерживать меня от падения в уныние.

Если бы только у меня был журнал, где Нана описывала рабочие срезы! Я еще не путешествовала из Будапешта в Амстердам, поэтому кто знает, сколько промежуточных срезов нужно будет пройти, и сколько времени это займет. Мой план был дурацким, требующим огромной доли везения, – но пока он был всем, до чего я додумалась. Прежде чем выстраивать стратегию по спасению Данте, мне нужно не умереть с голоду. Собраться с силами. И желательно заменить бальное платье на что-то менее броское.

Следующий срез удалось найти через полтора часа. Я шагнула на мраморную станцию и, увидев военные рельефы и замысловатые мозаики с румяными рабочими в углублениях на потолке, поняла, что нахожусь в Москве. Чутье подсказывало, что здесь мне нужно пропустить несколько поездов. Я сделала это с большим удовольствием, сидя на лавке и заново привыкая к чувству стабильной опоры под ногами.

Еще через пару часов, уже плохо соображая от голода и усталости, я вышла на станции Ватерлоо, почти в самом центре Амстердама. Глаза щипало от радости, что первый этап моего плана позади, и жалости к себе, потому что, сколько этапов этого плана ни преодолевай, это не меняло его безнадежности. Но если не цепляться ни за что, ко дну идешь неминуемо. А мне еще было ради чего барахтаться.

Воздух Амстердама был прозрачный и теплый, и в нем уже неуловимо чувствовалось что-то печальное – не иначе как тайное предзнаменование осени. Я приблизительно помнила, куда идти, и так, на энтузиазме, преодолела несколько разбитых каналами квартальчиков. Здесь было красиво. Узкие домики со лучковыми фронтонами плотно прижимались друг к другу, парадные двери были украшены замысловатым декором и вазонами, и целые цветочные клумбы свисали из каждого окна. Работая курьером, я всегда сетовала на нехватку времени и невозможность насладиться каждым городом, куда меня заносило. Теперь время было, но тяга к местным красотам поубавилась. Я мчалась мимо них быстрым шагом, и все фронтоны, все садовые гномы и украшенные гирляндами почтовые ящики сливались для меня в пеструю, блестящую, бессмысленную полосу.

Наконец, до исторического музея Амстердама остались пустяки: пройти пару сувенирных лавок и кофейню, куда я приезжала весной на встречу с Хендриком Ван Дейком, и повернуть за угол.

Меня колотила дрожь одновременно от предвкушения и страха провала. Ладонь, сжимавшая корешок «Последних чудес», вспотела. Готова ли я? Повезет ли мне? И будет ли считаться маловероятный успех моей затеи действительно везением?

Я сделала шаг, второй. Ощущение, что я делаю что-то опасное, перешло на физический уровень. Сначала мне просто заложило уши – а затем кто-то словно просунул в них невидимые спицы и надавил. Голова едва не взорвалась от боли. Я закричала – беззвучно, потому что в легких вдруг не стало воздуха. Все вокруг стало ослепительно белым, а затем, через считанные мгновения агонии, вернулось в изначальный вид. Боль ушла. Теперь о ней напоминали только темные пятна, пляшущие перед глазами.

Не понимая, что только что произошло, я подняла выроненную книгу и стряхнула пыль с обложки. Пытаясь сморгнуть пятна, я и не заметила, как завернула за угол, к музею. У входа была припаркована знакомая черная Тесла.