– Ты слово «идиот» сказал десять раз, – напомнила она, хороня на устах сарказм.

– Это было небольшое отступление от темы…

– Совсем небольшое, – согласилась молодая женщина, выслушав перед этим целый трактат.

– Меняется эпоха, меняются приоритеты. Труд утратил свою «прерыгативу». Работают умственно отсталые. Именно поэтому не работают евреи. Работают те…

– …кто не умеет философствовать, – оборвала эксклюзивный монолог хозяйка. Она растянула губки, правда, не от удачной вставки, а от утраченной трудом «прерыгативы».

Тут Виолетта посерьёзнела, переменив тему вопросом:

– То, что ты странствующий оболтус, – это понятно. Но что занесло тебя в Одессу?

– Я приехал сюда с благотворительной миссией – исцелять хворых и немощных жителей Херсона.

– Так надо было ехать в Херсон!

– Логично, – утвердительно кивнул абстракционист, – но я не смог отказать себе во встрече с любимой Одессой…

– И когда это ты успел её полюбить?

– В детстве, – собеседник отобразил на лице счастливую улыбку инфицированного любовью человека. – Любовь – это инфекция, в первую очередь поражающая мозг, сердце и кошелёк.

Как можно не любить Одессу с еврейским народным юмором: «Ты начинаешь тратить меня на нервы», «Не делай мине беременную голову», «Мадам, ваши глаза заставляют мине забить падежов», или «Ты бач яка сука!»

– Это уже не одесситы – это львивцы та иваново-франкивцы, – не скрывая пренебрежения, перекривила хозяйка. – Понайихали тут.

– Полюби ближнего своего, как самого себя, – напомнил простую библейскую истину Жульдя-Бандя.

– Так, а теперь, кто ты у нас там – Баньдя-Жульдя?..

– Жульдя-Бандя…

– Короче, Вовик. Какова цель твоего визита?! – Виолетта посмотрела на гостя, как строгая мамаша в глаза вернувшейся под утро дочери, и, не дожидаясь ответа, внесла некоторую ясность в предстоящие отношения. – Если ты решил, что я портовая шлюха или твоя очередная подстилка, то ты жестоко просчитался…

– Но жестоко просчитался пресловутый мистер Пек (В. Высоцкий)… Виолетта, французской жеманницей тебе стать будет ещё сложнее…

– …чем портовой шлюхой???

– Увы, для этого нужно много денег и машину времени, чтобы вернуться в начало 17-го века. Французские жеманницы пудрили щёчки, которые назывались «престолом пудры», и носили платья в стиле барокко-рококо, под куполами которых могли вполне комфортно уместиться три-четыре любовника.

– У меня нету ни платьев, ни машины времени. Если бы не продала дачу, ходила бы как ободранная кошка.

– Виолетта, по-твоему, выходит, что я похож на сексуального маниака?! – Жульдя-Бандя для полноты восприятия обозначил себя руками.

– А рази ж маньяки похожи на маньяков?! – перекривила женщина с оттенком жёлчи на лице. – Одним словом, если ты решил бросить у меня копыта, то будешь тише воды, ниже травы.

– Базара нет, нет, нет, огни мерцали, огни мерцали, когда поезд уходил (ремейк, В. Королёв), – пропел велеречивый гость. – Виолетточка, дружочек, если ты думаешь, что мне… – философ, снова обозначил себя, только теперь уже правой рукой, – …негде бросить копыта, то ты заблуждаешься ещё больше, чем заблуждался Дарвин, утверждавший, что человек произошёл от обезьяны. От обезьян произошли идиоты. – Жульдя-Бандя посмотрел в изумрудные глазки оппонентки, дабы определить её реакцию на своё претендующее на афоризм века изречение.

Та, за личиной безразличия, с трудом сокрывала свои симпатии к неординарному молодому человеку:

– Опять идиоты. Ты без них уже, наверное, жить не можешь?

– Могу, – честно признался Жульдя-Бандя. – Они без меня – нет. А я здесь только потому, что намерен предложить тебе должность импресарио, – он сказал это с такой помпой, будто намеревался предложить должность директора банно-прачечного комбината, Рембыттехники, а то и вовсе Дома быта.

– Импресарио – это устроители концертов или представлений, – ненавязчиво напомнила хозяйка.

– Абсолютно с вами согласен: это и будет самое настоящее представление.

Виолетта свернула губы трубочкой:

– Ты предлагаешь мне стать соучастницей своей авантюры?

– Ни боже ж мой. Никакой авантюры. Вот, – Жульдя-Бандя открыл дипломат с тем, чтобы ещё раз показать удостоверение экстрасенса.

– Я тебя умоляю, – хозяйка отстранила его руку с корочкой народного целителя международного класса. – Эту туфту будешь показывать следователю по особо важным делам.

– Если понадобится, я и его исцелю. Чем я хуже Кашпировского или, например, Чумака?! – целитель воззрился в зелёные очи хозяйки. – Тут нету никакого криминала.

– Я рационалистка, а не идиотка, дорогой мой, – Виолетта улыбнулась, начиная сознавать, что уже подхватила эту идиотическую заразу.

Улыбнулся и Жульдя-Бандя, именно по этой причине, всё же делая несмелую попытку переубедить строптивую и осторожную аборигенку.

– Фундаментом человеческой глупости является рационализм. Именно он выступает движущей силой торможения экономического развития. Рационалисты, как всемирного потопа, боятся инноваций и кредитов, обеспечивающих устойчивое развитие всех отраслей народного хозяйства.

– Тебе, многоуважаемый Жундя-Бальдя, для полного счастья не хватает только трибуны. Ты даже идиота сумеешь убедить в том, что он идиот, – Виолетта хихикнула, окончательно утвердившись в том, что инфицирована идиотизмом.

– Увы. Идиота можно убедить в чём угодно, но только не в том, что он идиот.

Виолетта вдруг посерьёзнела, из чего проистекало, что она скажет нечто нелицеприятное своему гостю:

– Ты ханжа, дружочек. Я всё прекрасно понимаю: твоя цель заработать деньги, и тебе глубоко наплевать на то, что я могу вляпаться, как дура, и единственное утешение, которое я получу в случае провала этой авантюры – это соболезнование.

– У ханжества единицы поклонников, но миллионы последователей, – попытался реабилитироваться Жульдя-Бандя, одарив своим чистым, светлым голубым взором собеседницу.

– Меня среди этого миллиона не будет, – торжественно пообещала она.

– Да, я не ангел, – чистосердечно признался гость. – Но я вынужден жить по законам естественного отбора, концептуальным стержнем которого является доктрина «выживает сильнейший». Проще говоря – мерзавец. Зло правит миром, а добро у него в услужении. Нет добра, которое бы не породило зло.

Виолетта кивнула: не так давно она дала подруге в долг австрийский бюстгальтер, та до сих пор не оплатила, и ей элементарно пришлось внести деньги за товар…

– Добро стоит на паперти, выпрашивая у зла милостыню, – Жульдя-Бандя нечаянной паузой заострил внимание на столь высокой, с его точки зрения, мысли. – У добра крайне мало союзников. И до тех пор, пока не будет разрушен фундамент зла, – это деньги, власть, корысть и похоть, – зло будет торжественным маршем шествовать по нашей грешной земле….

– Так, экстрасекс, вы жареную картошку едите?!

– Вкушаю, Виолетта, – Жульдя-Бандя тронул её за руку чуть выше локотка, – я бы давно завязал с этим неблагодарным занятием – чревоугодием, но никак не могу переубедить в этом желудок.

– Вот и славненько. Я на кухне. Ужин через полчаса. Диван, кресло, телевизор, книги – в вашем распоряжении.

– Телевизор – одно из средств массовой дезинформации, проще говоря, оболванивания, – напомнил темпераментный гость, щёлкнув красной кнопкой на пульте. На экране, манипулируя руками, колдовал Чумак. Рядом – банка с водой, которую тот, по всей видимости, заряжал.

– Вот видишь, – Жульдя-Бандя победоносным взором окинул хозяйку.

– Такой же шарлатан, как и ты.

– Я хотя бы нахожу мужество себе в этом признаться.

Виолетта, покрутив головой, «упорхнула» на кухню, откуда через время донеслись шкворчание и запах жареной картошки…

Пока Виолетта священнодействовала у плиты, гость внедрился в «Ремесло сатаны» Н. Н. Брешко-Брешковского в голубом переплёте. Он с жадностью пожирал строку за строкой, искренне поражаясь, что имя автора, без сомнения, талантливого, со своим художественным почерком, до этого часа ему не было знакомо.