Яс опять плачет. До этого он не мог проронить ни слезинки, ни вздоха, все то время, пока врачи старались спасти жизнь так рано покинувшего этот мир Димы. А теперь, когда врачи отступили, его тоже прорвало. Он вдруг чувствует, как земля с небом меняется местами и начинает плавно качаться. Яс цепенеет от страха, а потом вдруг понимает – это папа поднимает его на руки. Руки его матери тоже на его голове – сжимают ему виски. Его осторожно прижимают к груди и уносят подальше от этого места, к санаторию, к их домику.

В домике Яс понемногу успокаивается, когда мама начинает читать его любимого «Незнайку на Луне». Послушав минут десять, он уже мыслями полностью с Незнайкой и Пончиком, и их приключениями. Понемногу его бледное лицо освещает слабая улыбка, а еще через какое-то время Яс даже начинает смеяться, когда Пончик в пытается уйти из ресторана, не заплатив. Даже Яс в свои неполные пять лет знает, что такое деньги.

Очень скоро его глаза смыкаются, он засыпает, но спит беспокойно, просыпаясь ночью и проверяя, не ушла ли мама на танцы, и не сторожит ли на улице за окном его тот серый волчара, чтобы съесть. Но нет, мама рядом и крепко обнимает его всю ночь. А наутро лучи нового солнца уже кладут новые мазки на вчерашние переживания пятилетнего Яса, надежно укрывая под толстым слоем новых событий вчерашнюю смерть, первую смерть, с которой ему пришлось столкнуться в этой жизни.

На следующий день на Иссык-Куле идет дождь. Это последний день их отдыха, поэтому, даже несмотря на дождь, они идут на пляж. Горы затянуты туманом у самых подножий, а противоположного берега даже и не очерчивается. Народу на пляже очень мало, да и те, кто есть, сбились в небольшие группы по три-четыре человека под редкими железными зонтиками, чтобы не замочить полотенца. Так что берег вообще безлюден, и это очень красиво. На пляже находятся в такую погоду лишь только что приехавшие или уезжающие. Люди выбегают из-под зонтиков все одинаково, а запрыгивают в озеро уже по-разному, в зависимости от того, прощаются ли они с ним или приветствуют. Приехавшие (их легко можно было определить по бледной коже) забегали в Иссык-Куль с радостным визгом, сразу же глохнувшем в дожде и, обрамляющих пляж джигиде и облепихе; а отбывающие заходили в воду тихо, беззвучно и даже как-то торжественно. Музыки тот день не было, ни на пляже, ни на территории пансионата. Мама сказала, что сегодня в пансионате траур по погибшему мальчику, поэтому так тихо. Что такое «траур» Яс тоже не знал, но спрашивать об этом ему совсем не хотелось, как и вспоминать события вчерашнего вечера. Детская память работала лучше любого психолога. Скоро те немногие, что рискнули купаться в такую погоду, убежали сохнуть в корпуса и домики, на пляже стало совсем тихо. Шелест дождя о песок и воду полностью победил все остальные звуки. На Иссык-Куле настало торжество серого цвета. Серыми стали небеса и песок, намокший от дождя, и волны озера, отражающие серое небо. Серыми стали даже стебли и листья кустарников. Только уже созревшие гроздья ягод облепихи не тронуло серое волшебство, и они на сером фоне горели особенно ярко, как оранжевые елочные гирлянды.

Они идут купаться – в последний раз. Мама дает ему монетку: «если хочешь сюда вернуться, нужно кинуть монетку в воду». Яс что есть силы швыряет пятак вдаль и, забыв про траур, весело кричит в воде, поднимаемый и опускаемый мамиными теплыми руками. По дождливому пляжу несется его: «А-чхи, чхи, чхи, пере-вёр-тач-ки, чашки, ложки, поварешки и соленые картошки!» При слове «картошки» мама обычно окунала его с головой в озеро, но в этот раз почему-то подняла и сильно прижала к себе, к явному неудовольствию Яса. Яс попросил ее разрешения напоследок занырнуть, но мама, не выпуская его рук из своих, сказала, что вода холодная, дождь, и пора выходить и собираться на обед. Все же Яс упросил ее посидеть еще немного под грибком, и потом, завернутый в большое махровое полотенце, еще долго любовался вместе с мамой оранжевыми огоньками облепихи.

После обеда они пошли в поселок, купить на местном базарчике меда и копченого сала. Иссык-кульский мед Яс полюбил с первого дня, и всегда просил, чтобы мама покупала ему в сотах (всем детям известно, что в мед в сотах вкуснее обычного). Этот мед совсем не был похож на тот, которым кормили его зимой, когда он болел. Во-первых, он был совсем жидкий и прозрачный, цвета янтарного кулона, который мама носила на груди. Во-вторых, он пах всем, что Яс особенно любил: зелеными шишками, яблоневой смолой, липой и ландышем. И лимонадом «Буратино», и еще много чем, но маленький Яс пока не знал всех названий. Но три вещи в этом тягучем янтарном аромате он мог рассмотреть: огонь жуков-солдатиков, звук не жалящей пчелы-музыканта, и, конечно – как без него – закатный цвет фламинго. Вернувшись с базара, они расположились на маленькой террасе своего домика и стали пить с ним чай, в который мама положила какую-то горную траву, и есть еще теплую лепешку, купленную по дороге, заедая ее тонкими ломтиками копченого сала. Облака уже ушли, оголив широкую полоску на западе с заходящим солнцем, дарившим Ясу на посошок его любимый цвет.

Потом они сели в машину. Яс полюбил эту дорогу еще на пути сюда; и теперь о том, чтобы спать, когда раскаленные песчаные барханы вот-вот должны были превратиться с наступлением ночи в опаленные инеем сугробы, не могло быть и речи. Дорога обратно понравилась ему еще больше. Сначала в лучах заката они ехали между скалами и большой горной рекой по узкой дороге, с которой можно было временами улететь в пропасть в два счета, а затем, когда горы сменились полупустыней, совершилась тотчас и магия превращения песка в снег, хотя мама почему-то снова настаивала, что это соль. Утром, уже дома в Алма-Ате, он пытается за обедом (как это он очутился в своей кровати, интересно?) рассказать своим любимым бабушке и дедушке про те горы, солнце и холодную соленую воду. И про огромные сладкие абрикосы, и про мед… Но вдруг замолкает, безуспешно пытаясь вспомнить что-то.

Дети живут одним днем, начиная новую жизнь каждое утро и заканчивая ее вместе с закатом солнца каждый вечер. Иногда, испытав в этой своей очередной микро-жизни какие-то неприятности и обиды, Яс тем не менее засыпал с улыбкой, зная, что завтрашний день принесет ему снова чистый лист. Он так и говорил себе в такие моменты, засыпая: ну вот, а ты переживал, вот все и кончилось, ведь завтра будет уже новый день. Полный одного только счастья.

Яс вышел из транса, подцепил вилкой иссык-кульское солнце, только что превратившееся обратно в поджаренный яичный желток, и отправил его с удовольствием себе в рот. Потом вытер тарелку коркой черного хлеба, как его научил деда Миша, и как он теперь всегда делал, и пошел в свою комнату. Нужно было не забыть уложить в чемодан ведерко, совок и надувной круг. Завтра он летит на Черное Море.

В последний день октября 1755 года премьер-министр Португалии Себастьян Жозе де Карвалью-и-Мело, член Королевской академии, Государственный секретарь иностранных и военных дел, командор Ордена Христа принимал в своем доме неизвестного ему гостя. Второе после короля лицо в государстве и чужестранец сидели на просторной террасе большого палаццо маркиза. Они только что отобедали рыбой утреннего улова, печеными осьминогами и мадерой, и теперь попивали портвейн из фамильных серебряных с золотой инкрустацией тяжелых кубков. Гость, впрочем, ограничился только половиной бокала, желая, видимо сохранить ясность мысли для предстоящего разговора. Огромная витиеватая буква «К» на каждом предмете сервиза ненавязчиво напоминала о том, что обед происходит в доме главы и гордости достославной фамилии Каравалью.

С террасы, несмотря на окружающие палаццо высокие платаны и пальмы, хорошо была видна панорама залива, образованного слиянием устья реки Тежу с водами Атлантического океана. В воздухе уже повисла послеобеденная субтропическая духота и нега, не совсем типичная для конца октября, которая делала такими резкими и выпуклыми очертания деревьев, но совершенно не способствовала серьезному разговору. Однако, начинать его было необходимо. Гость допил портвейн, корректно промокнул салфеткой с таким же вычурным вензелем углы рта и, кашлянув пару раз, приступил к повествованию.