Нептун меж тем, закончив с протоколом награждения, так же неизвестно откуда, словно из воздуха, вытащил гитару. Уперев ее между ногой и довольно солидным пузом, он неожиданно приятным высоким голосом исполнил незнакомую Ясу песню, сопровождающуюся жаркими и игривыми подпевками русалок. Судя по тому, как все мужики стали ему громко подпевать хором, а женщины заливисто смеяться и закрывать лицо ладонями, Нептун был артист что надо. Третий припев уже подпевали все. Разрумянившись, блестящими глазами глядя на Нептуна-гитариста, мужчины и женщины хором повторяли за ним строчки припева, заглушая своим речитативом слабый вечерний иссык-кульский прибой.
Ясу внезапно стало всего этого веселья чересчур. Он поднял голову и обернулся: солнце уже склонялось к силуэтам гор справа от их пансионата; еще было светло, но уже чувствовалось скорое приближение вечера. Яс вышел на косу, которая вдавалась довольно далеко в озеро и поэтому ходить по ней ему было запрещено, но папа с мамой праздновали вместе со всеми на пляже и не видели, куда он пошел. Он пока еще очень плохо плавал, а коса давала возможность отойти от пляжа и услышать совсем другие звуки, которые на берегу заглушались шумом курорта. Сам того не заметив, он зашел так далеко, что люди на берегу стали еле видны, а их гомон был уже почти не слышен. Ясу стало страшновато. Он сел на песок косы, покрытый тонким слоем теплой воды, обнял колени руками, положил на них подбородок, прищурился и посмотрел на закат – небо на горизонте уже окрасилось в тот нежный оранжево-розовый цвет, который позже он назовет цветом фламинго. И таким же цветом были окрашены макушки гор справа, на южных склонах Алатау, их общих с Киргизией гор.
«В минуты эти я люблю смотреть
на Гималаи – Будд земных владенья,
когда закатный диск, зайдя на треть
за Джомолунгму завершает день. Я
переворачиваю жизни старый лист.
И начинаю новый без волненья.
Я чист, красив и мудр, как горный лис,
и впитываю ток иных энергий».
В тот вечер Яс, конечно же, не знал и половины слов из этого стиха, который он напишет спустя четверть века. Он не то, что складывать стихи, а и читать пока что не умел. Его в этот нежный закатный вечер на берегу уже всем сердцем любимого им озера сейчас занимало вот что: почему взрослые не слышат голосов? Яс это точно знал, потому что спрашивал и у мамы с папой, и у дедушки с бабушками. А он и его друг Лёнька слышали. Яс приготовился смотреть, как солнце будет заходить за горизонт, и как исчезнет вместе с ним и солнечная дорожка на озере, и тепло в воздухе, останется только один цвет фламинго, да и то ненадолго. Но полюбоваться на это зрелище ему в этот вечер не пришлось. Потому что чуть дальше, примерно метрах в десяти, он вдруг увидел лежащего вниз лицом мальчика.
Сначала Яс лишь скользнул взглядом по нему, думая, что он просто тренируется не дышать под водой, и сейчас поднимет над поверхностью лицо, отфыркиваясь и сея вокруг себя сотни мелких брызг. Он даже вначале был очень раздосадован, что этот мальчишка, который, судя по росту, был немного старше его, будет мешать ему любоваться в тишине цветом фламинго над остриями гор. Но секунды шли, а мальчик все не выныривал. Яс уже совсем позабыл про свой любимый закат. Он, не отрываясь, смотрел на мальчика, ожидая, что вот-вот вдруг откроется фокус: мальчишка высунет из воды тонкую соломинку, улыбнется ему и скажет что-нибудь, вроде «что, дурачина, съел? Обманули дурака на четыре кулака!» и побежит по косе к берегу, высоко выбрасывая над водой свои пятки, чтобы вода не мешала его галопу. Но секунды шли, а он все не выныривал. У Яса что-то внутри опустилось вниз живота, как это бывало в его самом кошмарном сне, когда он стоит на перилах балкона и смотрит вниз на асфальт. Яс оглянулся в поисках кого-нибудь из взрослых, кто мог бы прийти сейчас ему на помощь, но кроме них двоих на косе больше никого не было: все веселились с Нептуном на пляже. Шестым чувством понимая, что мальчик уже не мальчик, Яс заревел от страха и жалости, сначала еле всхлипывая, потом все громче, и, наконец, в голос, надсадно. Не переставая реветь, на автомате перебирая ногами, он побежал к пляжу, где Нептун все еще веселил стар и млад.
Потом для Яса было черно-белое кино (все краски сильно вылиняли). Яс, уже не в силах рыдать, подрагивая смотрел, как мальчика выносит из воды на руках высокий мужчина с печальным лицом и кладет его на песок. Толпа, словно стая рыб, образует круг вокруг него и мальчика. Мальчик худощав, его глаза закрыты, все мышцы расслаблены. Темно-русые мокрые волосы чуть длиннее, чем у Яса. Вытащивший его дяденька быстро-быстро нажимает ему на грудь. Гул вокруг нарастает, Яс слышит полушепот вокруг себя:
– Семь лет всего, сошел с косы и утонул.
– Родители где были?
– Да рядом были, он на косе снял круг – и вот.
– Товарищи, пропустите врача, – и другой подбежавший дяденька, тоже в плавках, а не в белом халате, как должен был выглядеть по мнению Яса врач, начинает целовать мальчика в губы. А, нет, он вдыхает своим ртом в его рот воздух. Первый ждет, пока он его поцелует, потом нажимает ему на грудь. Но мальчик никак не реагирует на это. Он лежит на песке, тонкий, абсолютно спокойный и расслабленный. На его бледном лице не застыло ни страдания, ни страха, ни вообще каких-либо эмоций, лишь всеобъемлющая, абсолютная безмятежность. Темные волосы мокрыми прядями закрывают очень белый высокий лоб. Прямой нос, тонкие, четко очерченные губы и брови, утонченный овал со спокойными скулами так свежи! Невозможно поверить в то, что никогда больше они не изменят своему бездвижию. Яс не может отвести от его лица взор, ему кажется, что нет, так не может быть, это ужасно несправедливо, чтобы такая молодая жизнь, только начавшая свой священный бег, могла так быстро и глупо прерваться. Из-за чего? Надо будет спросить у мамы.
Подбегают еще мужчина и женщина, тоже бледные, как полотно. Они бормочут что-то и часто говорят «умоляем». Это они врачу в плавках. Яс не знает, что такое «умоляем». Женщина опускается на песок на одно колено берет мальчика за руку обеими ладонями, и жадно впивается взглядом в его закрытые глаза. Мужчина на двух коленях тоже стоит рядом и держит другую руку мальчика. Яс понимает, что это родители. И внимательно смотрит в глаза женщине: ее большие карие глаза пульсируют от напряжения, а широкий зрачок, кажется, сейчас вберет в себя все вокруг. И мальчика, и людей, и все озеро. Проходит минута, две, и все остается без изменений: дядьки резко целуют мальчика в губы и жмут на грудь, мать, сжав кисть ладонями, смотрит ему в глаза, отец молча держит другую руку. Меняется только гул в толпе, он то нарастает, то убывает и вдруг затихает, когда дядька, который врач, поднимается с колен, тяжело дыша. Его лицо, бывшее до этого смуглым, теперь стало багровым, как у чёрта в Ясовой книжке со сказками. Женщина, до этого смотревшая на своего ребенка, теперь так же неотрывно и жадно смотрит на врача, подняв глаза вверх. Она находится в той же самой позе. Врач, молча и еле заметно, качает головой из стороны в сторону. Второй дядька, нажимавший на грудь, тоже поднимается с колен и опускает голову, тяжело дыша. В наступившей тишине, которая была бы абсолютно полной, если бы не их дыхание и нежный рокот прибоя, доктор очень тихо произносит: «все, дальше реанимировать нет смысла». Яс не знает, что такое «реанимировать». Прибой становится единственным звуком на секунду, а потом женщина, стоящая на одном колене, выпускает из себя страшный крик, намного громче и резче, чем крик Яса там, на косе. Это крик разрезает пространство вокруг, небо, и его барабанные перепонки, наполняя режущей болью все внутренности.
Врачи тем временем просят молчащего отца поднять тело сына и отнести его к санаторию. Отец поднимает на руки тело все так же молча, его подбородок сильно дрожит, а из глаз текут слезы. «Дима, Димочка, мальчик мой…», – мать покрывает исступленными поцелуями тело своего ребенка, с головы до ног и обратно, а ее рыдания переходят в хрип. «Семь лет…», – тихо говорит чей-то низкий мужской голос прямо над ухом у Яса, как бы подводя итог этой трагической пьесы.
