Так незаметно и уютно, под пирожки, борщ и чай с душицей прошла зима, уступив место весне. Весна принесла с собой бойкую капель тающих сосулек, что во множестве выросли на всех окнах их дома в ту зиму, и в каждой падающей капле был виден солнечный теплый луч. В зале, на южной стороне, где жили родители с Ясом, сосульки таяли особенно весело, как некие солнечные капельницы в весенней реанимации, радостно отдавая назад земле воду, бывшую всю зиму в плену, и чистейшими бриллиантами скатывались на мокрую черную землю под окном.

В один из таких дней Яс беззаботно спал в своем манеже, дозревая на утреннем материнском молоке, которое мама щедро нацедила ему в бутылочку перед уходом в институт из обеих своих двадцатитрехлетних молокоферм. Кроме Яса и близкой подруги бабушки Наташи Лилии Дмитриевны в доме больше никого не было: прабабушка Таня ушла по каким-то хозяйственным делам, а Наталья Филипповна была в своем министерстве, где занималась тем, что сортировала у себя в архиве какую-то важную для советской легкой промышленности отчетность. Эльдар Рязанов в комедии «Служебный роман» пять лет спустя увековечит этот труд огромной армии совслужащих, как штык уходящих с работы в восемнадцать ноль-ноль. Лилия Дмитриевна была женщина простая, умная, отличающаяся чрезвычайно добрым сердцем и, хоть уже и на пенсии, но все еще довольно красивая. Когда ее просили, она с радостью днями присматривала за маленьким Ясом, хоть и жила не близко от них, в нескольких автобусных остановках. Днем, вне часа пик, проехать семь остановок было для нее сущим пустяком – и вот она уже сидела у детской люльки с любимой книжкой и вязанием. Лилия Дмитриевна одновременно делала всегда три-четыре дела. Сейчас она читала недавно вышедший в СССР роман модного французского писателя Мориса Дрюона про то, как один французский король сжег на святом костре инквизиции своего великого магистра, последнего предводителя ордена тамплиеров, а потом заточил по башням похотливых жен своих сыновей. Стыдные похождения похотливых жен Лилия Дмитриевна читала с особым вниманием и интересом, хоть и покачивала при этом неодобрительно головой. Во-вторых, она вязала бело-голубые носочки маленькому Ясу. И в-третьих, еще смотрела, чтобы он ненароком не выкарабкался из своей люльки. Справлялась она со всем этим легко, ибо Яс спал безмятежно, петли клались сами собой, а линия сюжета распутывалась, что шерстяной клубок. Полуденные минуты текли плавно, сосульки за окном привычно орошали бриллиантами землю, но у Лилии Дмитриевны в груди вдруг возникла необъяснимая тоска. Она посмотрела на спящего Яса. Все на месте, сопит так сладко, маленький зайчик. Так почему ей хочется подняться с кресла и подойти к нему, чтобы проверить, все ли в порядке? Она все же встала и склонилась над кроваткой, чтобы внимательно осмотреть Яса, но не обнаружила там ничего угрожающего или опасного. Лилия Дмитриевна распрямилась и посмотрела в окно. День, как мы уже упомянули, был ясный, весна уже готовилась нанести окончательное фиаско хрустальному войску плачущих сосулек своими мартовскими солнечными мечами. Яс все так же мерно сопел, улыбаясь во сне своему ангелу-хранителю. Но сердце стоящей над кроваткой Лилии Дмитриевны почему-то все не хотело успокаиваться и заставляло ее все тревожнее прислушиваться к самым тихим звукам в комнате, к малейшим поскрипываниям. Ей все сильнее хотелось взять спящего Яса на руки, но малыш так безмятежно причмокивал, так упоительно сопел в обе свои дырочки, что разбудить его сейчас по неосторожности казалось Лилии Дмитриевне кощунством. Однако, и сесть в кресло обратно без Яса она тоже уже никак не могла. Она вдруг поняла, как нужно сделать. Аккуратно передвинув кроватку вплотную к своему креслу, она сразу же успокоилась, и вернулась к книге с вязанием. Мартовский полдень опять стал теплым и неторопливым. «Что это с моими нервами сегодня?» – отметила про себя Лилия Дмитриевна. Но уже указательный палец привычно захватил очередную петлю на спицу, уже жестокий палач поднес свой факел, зажигая хворост под несчастным магистром Жаком де Моле, и Лилия Дмитриевна, совершенно вернув былую безмятежность, уже и думать забыла о своем нелепом минутном страхе.

Вдруг сильный треск и сразу же последовавший за ним глухой звук удара заставил ее буквально подскочить в кресле и в ужасе посмотреть на потолок, где зияла дыра с половину взрослого мужчины. А огромный кусок штукатурки, размером чуть ли не втрое больше всего Яса, лежал ровно на том самом месте, где пару минут назад стояла его маленькая кроватка.

«Господи, Господи, слава Тебе, минута ведь только прошла», – причитала Лилия Дмитриевна, часто моргая светлыми ресницами и окая на свой волжский манер. От волнения она стала очень быстро качать кроватку с Ясом, ничуть не заботясь о том, что укачивание по амплитуде и частоте стало больше походить на тряску в автомобиле на бездорожье. Что было бы, если бы штукатурка упала до того? Что бы сказала она Люде, Наташе, бабушке Тане? «Спаси, Господи, уберег и Ясоньку, и меня», – как неведомую мантру, без остановки повторяла Лилия Дмитриевна. А для звенящей струны жизни под названием «Яс» этот кусок штукатурки стал первым аккордом в напряженной, красивой и всегда неожиданной партитуре.

Прошла весна, за ним прошло и жаркое, богатое на черешню и яблоки алма-атинское лето семьдесят четвертого. Яс уже уверенно ползал, даже не просто ползал, а скакал на четвереньках каким-то немыслимым галопом и вовсю пытался ходить, радуя своими выкрутасами до слез родителей, дедушку и трех бабушек. К осени мама Владимира Надежда Иосифовна, как и обещала, предложила молодым переехать к ним на четвертый этаж в трехкомнатную хрущевку. Поэтому пришло время нам познакомиться с дедушкой и бабушкой по отцовской линии. Итак, просим любить и жаловать: Надежда Иосифовна Возник (в девичестве – Карт), полурусская дворянка (по своей материнской линии), полу-еврейская купчиха (по своей отцовской линии), рожденная в далеком дальневосточном Благовещенске. Надежда Иосифовна в молодости разделила все тяготы прифронтовой, а впоследствии – мирной гарнизонной жизни со своим мужем, Михаилом Егоровичем Возником. Дед с первых сознательных дней Яса был для внука бравым летчиком (в действительности же основным его занятием было техническое обслуживание самолетов и инструктаж молодых пилотов) и орлом (хоть и не успел сбить ни одного вражеского самолета). Михаил Егорович был из крестьянского рода – семья Возников жила испокон веков в Подмосковье, в Волоколамской области, деревне Поповкино. Деда Миша и сейчас, в семьдесят четвертом, был на загляденье – в пятьдесят шесть у него не было ни одной пломбы в зубах. В молодости же он и подавно обладал внешностью киноактера: с таким прямым, правильным, совсем даже не поповкинским носом, точеным подбородком и соболиными бровями, что батюшка его будущей спутницы жизни Иосиф Карт, произнося у советского загсовского венца над ними свое благословение, от счастья прослезился. Дело было в самом начале Великой Отечественной войны, время было грозное, и не только Иосиф Карт, а и вообще всякий свидетель этой скромной свадьбы тотчас признавал в молодом выпускнике летного училища если не принца в изгнании, то, как минимум, далекого потомка половецкого князя, обрюхатевшего проездом с одной войны на другую смазливую поповкинскую деваху, прародительницу рода Возников.

Дед Михаил унаследовал от своего неподтвержденного половецкого пращура не только брови, нос и подбородок, но и красивые, прямые, темно-русые волосы. А высокий лоб, правильный овал лица, серые глаза и мягкий характер он мог унаследовать от каких-нибудь вятичей, проходивших по этой земле во время оно, и таким образом очень удачно соединил в себе весь этот коктейль генетических линий, сбитый из десятков поколений славян Волоколамской губернии. Родившись непосредственно после Великой Октябрьской, в тысяча девятьсот двадцатом году, давшей ему с его идеальной в то время крестьянской родословной VIP билет в социальный лифт, он пошел учиться в летное всего за несколько месяцев перед началом Великой Отечественной. И сегодня, на выходе из Ульяновского ЗАГСа, тесть Михаила Иосиф, наблюдая орлиный профиль зятя, так и представлял, оплакивая первую и неизбежную брачную ночь своей голубки Наденьки, как мифический красавец-половец пару столетий тому назад, скоро спрыгнув с раздувающего бока горячего вороного, лихо рвет рубаху на будущей праматери Мишки, обнажая ее светло-розовые сосцы, и бросает ее потом с размаху на пряный августовский сеновал, со всеми вытекающими, как говорится. И гнал от себя эти дикие псевдоисторические фантазии, потому что негоже советскому человеку, а тем более отцу невесты, в, святой для любого родителя момент сочетания браком детей, думать о таком бесстыдстве. Хотя все же и поделился своей теорией о половецкой интервенции с новоиспеченным зятем-комсомольцем во время застолья после пары рюмок. Он полюбил его сразу же, как родного сына до конца своей короткой жизни. Через несколько месяцев Иосифа Карта, так и не призвав на фронт, расстреляли.