Новости о войне становились всё лучше. Немцев гнали из России и из Африки, но освобождение по-прежнему оставалось далёкой мечтой – мечтой, о которой никто не осмеливался говорить – из страха, что она может всё-таки не сбыться. И всё же Джо не видел другой надежды для детей или для Бенжамина. Немцы патрулировали границу всё так же часто и бдительно, как прежде, кто-то из детей всегда был болен, а Бенжамин и слышать не хотел о том, чтобы кого-то из них оставить. «Мы должны уйти все вместе – или никто не уйдёт, – говорил он. – Будем ждать и молиться. Наше время придёт».

Джо был бы рад подружиться с кем-нибудь из детей в пещере. Они уже все знали, кто он такой, но по-прежнему относились к нему как к чужаку и прятались в глубины своих тёмных глаз – кроме Михаэля: тот ни разу не дал Джо уйти, не обыграв его в шахматы. Михаэль недавно стал одним из больных. У него на ноге вскочил гнойник, и от этого начался жар, но это не мешало ему всякий раз сносить Джо с доски меньше чем за двадцать ходов. Игры всегда проходили в полной тишине, под взглядами восхищённых зрителей, в полном составе собравшихся вокруг. Джо по-прежнему вытаскивал чёрные, веря и надеясь, что когда-нибудь они принесут ему удачу, но ни разу не вышло ничего хорошего. Вдова Оркада никогда не позволяла ему оставаться долго после игры, так что времени на разговоры особенно не было, а когда они всё же случались, то Михаэль засыпал Джо вопросами о его семье, о скотине на ферме, о школе. Он мало рассказывал о себе – только о том, что говорил на четырёх языках: польском, французском, немецком и немножко английском. «Хочу научиться говорить на десяти», – заявлял он, но ни разу не упомянул о своей семье. Джо спросил вдову Оркада, где они все, но она ему не сказала. «Есть вещи, о которых лучше не думать», – ответила она, и больше ничего; дедушка был ничуть не более разговорчив. Либо они сами не знали, либо не хотели об этом говорить – Джо не был уверен, как оно на самом деле. Но чем больше думал об этом, тем больше уверялся, что они знают и просто не говорят ему. Он никак не мог взять в толк почему. Солнце пекло ему голову, и Джо захотелось прилечь, но он уже один раз так сделал и больше этой ошибки не повторит. Вместо этого он заговорил с Руфом.

Через несколько часов, перегоняя овец дальше по долине к свежей траве, он увидел капрала и Юбера, идущих к нему через поля. Юбер бросился вприпрыжку через стадо, радостно что-то крича на бегу. Овцы разбегались во все стороны, звеня колокольчиками. По буйной жестикуляции и восторженным возгласам Юбера стало понятно, что Джо пропустил нечто особенное и невероятное. Капрал это подтвердил.

– Огромный был, – сказал он. – Никогда не видел такого большого орла. Он его первый увидел – да, Юбер? – (Тот держал бинокль у глаз и указывал на горы.) – И я ему не поверил поначалу, – продолжал капрал, – потому что сам его не видел. Он, понимаешь ли, был не в небе, а на земле. Наверное, только что поймал кого-то, – может, кролик это был. А потом он взлетел, и мы пошли за ним. – Он рассмеялся. – Юбер не убирал бинокль от глаз и всё время спотыкался и падал, но мы его не упустили. Мы шли за ним вверх, всё время вверх, пока он не сел на выступ скалы. И там были ветки – я видел. Думаю, там у него гнездо, Джо.

– А птенцов вы видели? – спросил Джо.

Капрал покачал головой:

– Может, вернёмся в другой день. В следующую пятницу, а?

– Может быть. – Джо пожал плечами, изо всех сил пытаясь скрыть восторг.

– Хорошо, – сказал капрал. – Буду ждать.

Даже когда он ушёл, Юбер не переставал бегать вокруг, изображая орла. И когда они вечером погнали овец в деревню, он всё так же «летал», хлопая руками, словно крыльями, делая когти из рук и пронзительно вопя. Джо уже даже стало раздражать, что Юбер так этому радуется. Орлиное гнездо там или нет, но он не пойдёт с капралом в следующую пятницу, вот не пойдёт.

В то воскресенье после мессы Джо увидел, как отец Лазаль о чём-то серьёзно разговаривает с дедушкой и лейтенантом Вайсманном у дверей церкви. За обедом дедушка вёл себя необычно тихо – мама тоже это заметила.

– Что-то случилось? – спросила она.

Дедушка отодвинул тарелку и зажёг сигарету.

– Этот бошевский капрал, большой такой, – сказал он, – знаешь его? Он, наверное, лучший из них всех – так я скажу.

– Ну и что с ним? – спросила мама.

– У него было три дочери, – ответил дедушка, – а теперь только две. Одна погибла при бомбардировке Берлина на прошлой неделе.

– Бедный он, бедный, – сказала мама. – Какое несчастье.

Дедушка рассерженно вскочил:

– Чего это он бедный, а? Остался бы дома и заботился о своей семье, как надо, – и у него по-прежнему было бы три дочери, нет? А мой сын и твой муж не сидел бы в каком-то лагере, а эти дети… – Тут он прервался и закашлялся.

Мама пристально посмотрела на него.

– Какие дети? – спросила она, но дедушка притворился, что не услышал, и, когда она повторила вопрос, он уже почти вышел из кухни.

– Я иду в хижину, – заявил он и ушёл.

– Почему дедушка сердится? – спросила Кристина.

– Не знаю, милая, – ответила мама, по-прежнему хмурясь ему вслед, – не знаю.

В следующую пятницу туман ещё лежал на горах, когда капрал пришёл к Джо, как и обещал. Джо наполовину надеялся, что он не придёт, потому что знал, что не сможет сейчас ему отказать, и так и получилось. Капрал выглядел совершенно другим человеком: вся жизнерадостность, вся теплота исчезли, глаза были красными и пустыми. «Идёшь, Джо?» – спросил он и вручил Джо бинокль. Юбер хотел пойти опять, но он привык к тому, что бывает не его очередь, да и шоколадка, которую дал ему капрал, выглядела вполне заманчивой заменой. Джо с капралом оставили его следить за овцами. Когда Джо оглянулся, Юбер заставлял Руфа ложиться и выпрашивать шоколадку.

Они шли не разговаривая, потом Джо сказал:

– В тумане мы не очень-то много увидим.

– Когда поднимемся повыше, будет лучше.

Прошло ещё несколько минут, прежде чем Джо набрался мужества заговорить, но он знал, что должен.

– Насчёт того, что случилось с вашей дочерью, – сказал он, – мне очень жаль, и нам всем очень жаль.

– Спасибо, Джо, – ответил капрал. – Спасибо вам. – И начал говорить, и уже не мог остановиться. – Если уж нужна война, то в ней должны сражаться солдаты. Раньше всегда сражались солдаты – такое я могу понять; мне это не нравится, но понять могу. При Вердене был один солдат в форме против другого солдата в другой форме. При чём тут женщины и дети, что им делать на войне – вот что мне скажите. Каждый день с тех пор, как я услышал про мою дочь, я задаю себе много вопросов и пытаюсь на них ответить. Это не так просто. «Что мы здесь делаем, Вильгельм?» – спрашиваю я себя. Ответ: я охраняю границу. Вопрос: от чего? Ответ: чтобы помешать людям убегать. Вопрос: почему они хотят убегать? Ответ: потому, что боятся за свою жизнь. Вопрос: кто эти люди? Ответ: французы, кто не хочет, чтобы их забрали на работы в Германию, может быть, сколько-то сбежавших военнопленных и евреи. Вопрос: кто же угрожает жизни евреев? Ответ: мы. Вопрос: почему? Ответ: нет ответа. Вопрос: а когда их поймают, что будет? Ответ: концентрационный лагерь. Вопрос: а потом? Ответ: нет ответа – но не потому что его нет, Джо, а потому, что мы боимся узнать этот ответ. – Он вытер щёки тыльной стороной ладони и горько усмехнулся. – Видишь, что бывает, когда задаёшь много вопросов, Джо? Когда я был маленький, я всегда задавал очень много вопросов, «что» и «почему», и моя мать теряла терпение. Она говорила: «По кочану, Вилли, и больше нипочему». – (Джо не смог сдержать улыбки.) – Итак, мы опять улыбаемся, – продолжал капрал. – Мы должны улыбаться. Улыбка – хорошо. Теперь мы ищем орлов.

Они поднялись выше линии деревьев и оставили туман внизу, дойдя до широкой луговины, заросшей упруго пружинящей травой, среди которой то и дело попадались голубовато-серые кустики чертополоха и камни (осыпавшиеся). Посреди поляны бежал серебристый ручеёк.