– Больше, – ответил Джо.

Всего перевязанного, словно раненого солдата, его увели наверх, в спальню, и засунули под одеяла. Джо лежал, только пока мама не вышла из комнаты, а затем вскочил с кровати и подбежал к окну. Ему не было видно ничего, кроме узких деревенских улочек и серых крыш, и за колокольней – лишь далёкие очертания щербатых горных вершин, кое-где ещё белых от зимнего снега. Улицы словно вымерли, только священник, отец Лазаль, спешил куда-то мимо, придерживая шляпу, чтобы не сдуло.

Весь день Джо наблюдал за облаками, спускавшимися с гор и потихоньку поглощавшими долину. Сразу после того, как церковный колокол пробил пять, он услышал где-то далеко лай и почти сразу – несколько выстрелов, эхом разнёсшихся по горам, и над деревней повисла неуютная тишина.

Через полчаса Джо уже был на Площади, вместе со всеми глазея на триумфальную процессию, текущую по извилистым улочкам. Дедушка шёл первым, Юбер вприпрыжку скакал рядом.

– Мы её прикончили, – вопил дедушка, – прикончили! Помоги-ка, Юбер, нам тут нужны твои руки.

Они вместе исчезли в кафе, а потом вынесли оттуда каждый по два стула и поставили их перед памятником жертвам прошлой войны.

На Площади появилась медведица – обмякшая после смерти, с вываленным языком, с которого капала кровь, – четверо мужчин принесли её на двух длинных шестах и положили на стулья, так что ноги свисали по бокам, а нос упирался в спинку. Джо везде высматривал Руфа, но не мог его найти. Он спросил дедушку, видел ли тот пса, но дедушка, как и все, был слишком занят: рассказывал и пересказывал историю об охоте, а потом позировал для фотографии. Почётную должность фотографа занимал бакалейщик Арман Жолле – и медведицу на самом деле, похоже, тоже застрелил он. Его круглое лицо покраснело от гордости и приятного волнения, и он всё крикливо повторял:

– В двухстах метрах я был, вот так, и попал ему прямо промеж глаз.

– Это она, – заметил отец Лазаль, наклоняясь над тушей.

– Да какая разница? – возмутился Арман Жолле. – Он или она, а шкура стоит целое состояние.

Праздник, последовавший за охотничьей фотографией, вдруг заставил всех позабыть о войне. Даже Мари, молодая вдова кузена Жана, смеялась вместе со всеми на волне всеобщей радости и облегчения. Юбер хлопал в ладоши и скакал по всей Площади, выделывая курбеты, словно дикарь. Он делал вид, что встаёт на задние лапы, как медведь, и ревел, гоняясь по улицам за визжащими ребятишками, вопя: «Ррро-аррр!» Джо посмотрел на лежащую перед ним медведицу и погладил её по спине. Шерсть была длинная, густая и мягкая, тело тёплое, будто из него ещё не ушла вся жизнь. Кровь с медвежьего носа капнула Джо на башмак, и его внезапно замутило. Он хотел уже убежать, однако месье Сартоль приобнял его за плечи и стал призывать всех к тишине.

– А вот и наш паренёк, – провозгласил он. – Без Джо Лаланда не было бы никакой медведицы. Это первый медведь, которого мы пристрелили в Лескёне за больше чем двадцать пять лет.

– Тридцать, – поправил отец Лазаль.

Мэр продолжал:

– Бог знает, сколько наших овец она убила. Нам есть за что поблагодарить паренька. – Джо увидел мамины глаза, улыбающиеся ему из толпы, но не мог улыбнуться в ответ. Мэр поднял стакан – кажется, почти у всех в руках уже были стаканы. – Итак, за Джо, за медведицу, и к чёрту бошей!

– Да здравствует медведица! – выкрикнул кто-то, и всеобщий смех эхом раскатился над головой Джо. Он больше не мог этого выносить – рванулся и побежал, не слушая маминых окриков и призывов вернуться.

До речи мэра он не задумывался о своей роли в произошедшем. Медведица лежала мёртвая, распростёртая на стульях посреди Площади, и теперь он понял, что всё это его рук дело. А Руф, наверное, сейчас там, в горах, валяется с разодранным горлом. И ничего этого бы не случилось, если бы он, Джо, не заснул.

Он бегом бежал всю дорогу до овечьих пастбищ и ещё немного вверх, к деревьям. Стоя там, он звал и звал Руфа, пока не охрип, но отвечали ему только вороны. Джо загнал слёзы обратно и постарался успокоиться, вспомнить то место, где в последний раз видел Руфа. Он позвал ещё раз, посвистел, но облака будто впитывали отзвуки эха. Джо запрокинул голову: над полосой деревьев больше не было видно гор – только пелена густого тумана. Всё стихло – ни шепотка ветра. Джо увидел то место, где бродили овцы: там в коре деревьев застряли клочья шерсти, на земле валялся помёт и повсюду виднелись следы. А потом он заметил кровь – наверное, Руфову: россыпь бурых пятен на древесном корне.

Джо не мог разобрать, что это он такое слышит, – во всяком случае, поначалу. Он подумал, так может кричать невидимый канюк, летящий среди облаков, но потом звук повторился, и Джо понял, что это: собачье поскуливание – тоненькое и далёкое, но вполне узнаваемое. Он снова позвал Руфа и полез вверх – для бега там было слишком круто. Он подлезал под низко висящими ветвями, перебирался через поваленные деревья, всё время покрикивая: «Я иду, Руф, иду».

Теперь поскуливание перемежалось странным неравномерным рычанием, совершенно не похожим на всё, что Джо когда-либо слышал. Он нашёл Руфа куда скорее, чем ожидал, – заметил его между деревьями: пёс сидел неподвижно, будто окаменел, наклонив голову, словно вынюхивал след, и даже не повернулся посмотреть, когда Джо вылетел на поляну позади него. Похоже, он пристально наблюдал за чем-то в створе небольшой пещерки – за чем-то бурым и маленьким; и теперь оно пошевелилось и оказалось медвежонком. Бедняга сидел в тени и махал на Руфа передней лапой. Джо присел и положил руку на шею Руфа. Руф поднял к нему морду, подвывая от возбуждения, потом облизнулся и снова уставился на медвежонка, чуть подрагивая всем телом от напряжения. Медвежонок отполз дальше по стенке пещеры, расставил ноги и зарычал. Хотя вряд ли это можно было назвать рычанием – скорее голодным нытьём, плачем о помощи, зовом матери. «Они убьют его, Руф, – прошептал Джо. – Если узнают про него, то пойдут на охоту и убьют, как и его мать». Всё так же глядя на медвежонка, он погладил Руфа по шее. Шерсть была свалявшейся и мокрой на ощупь – словно кровь, – но, когда Джо взглянул на пса, на нём не было ни бурого пятнышка.

Вдруг Руф вскочил, развернулся, вздыбил шерсть, в горле его зарокотало рычание. Джо обернулся. Под деревьями на краю поляны стоял человек в грязном чёрном пальто и видавшей виды обвисшей шляпе. Они смотрели друг на друга. Руф перестал рычать, и его хвост заходил из стороны в сторону.

– Опять всего лишь я, – сказал человек, выходя из-под деревьев к ним. Даже вместе со шляпой он был невысок, и, когда подошёл поближе, Джо увидел, что выглядит он почти как измождённый, седой старик, хотя борода ржаво-рыжая, без единого следа седины. В одной руке незнакомец держал винную бутылку, а в другой палку.

– Молоко, – сказал он, показывая бутылку. Руф принялся обнюхивать её, и человек засмеялся: – Не для тебя. – И потрепал Руфа по голове. – Для мальца. С голоду помирает совсем. Можешь мою палку подержать пока? – спросил он Джо. – Мы же не хотим его напугать, так? – Он вручил Джо и шляпу и снял пальто. – Я всё видел, знаешь ли. И видел, как ты бежал. Твой пёс? – (Джо кивнул.) – Как тигр дерётся, а? Такая медведица может голову на раз снести – только лапой махнёт, и всё. Повезло ему – вот что скажу. Она ему только ухо порвала, крови от этого много; но мы быстро тебя почистили, да, старичок? Сейчас-то он в полном порядке, так? – Он наклонился и налил на камень немного молока. – Теперь поглядим, получится ли выманить этого мальца попить. Он отошёл на пару шагов и опустился на колени. – Скоро учует – вот посмотришь. Дай ему время, и он не сможет устоять. – И незнакомец присел на корточки.

Медвежонок высунулся из пещеры, нюхая воздух высоко поднятым носом.

– Давай-давай, малыш, – сказал человек, – мы тебя не обидим. – И очень медленно потянулся и налил ещё немного молока, теперь ближе к медвежонку. – Она могла уйти, знаешь ли.

– Кто? – не понял Джо.

– Медведица, мать-медведица. Я всё думал про это. Она уводила их подальше от мальца – намеренно, я уверен. А кроме того, она их заставила изрядно поплясать – вот так я скажу. Ты видел охоту? – (Джо помотал головой.) – Прямо вниз по долине, прочь она их повела, я всё видел – ну, большую часть. Я, конечно, не мог понять, зачем она это делает – тогда не мог, а потом иду домой через лес, и тут этот малец, и пёс твой сидит караулит. Весь в крови был. Как я его почистил, так пошёл домой за молоком – больше как-то не смог ничего придумать. Вот, вот, идёт уже.