«Кружится зима снежная…» Кружится зима снежная. Неженка моя нежная, ты ответь-скажи, где ж они ласковые дни в пламени взгляда твоего нежного и совсем чуть-чуть грешного? Обожать тебя, неженка, и в твоих руках нежиться — это ли не суть, главное в суетной мирской гавани? Только ты скажи, нежная, можно я тебя бережно пронесу сквозь вьюг множество на руках своих. Можно ли? «На небе месяц, словно шрам…»
На небе месяц, словно шрам, тоскливый вой собак. Кто разбросал по лунным снам поэтов и бродяг? Кто руки тянет через ночь к звезде, которой нет на небосклоне. И невмочь, сливаясь с эхом лет, мне ждать и верить, что заря — знамение небес. И стать листком календаря в ночь сказок и чудес. Не знать с кончиной декабря, что новый век грядёт, что вьюга лист календаря случайно оборвёт. «По задворкам нахальная вьюга…» По задворкам нахальная вьюга продолжает собакой шнырять. Люди ищут в потёмках друг друга для того чтобы вновь потерять. Не могу быть сложнее и проще, не хочу воду в ступе толочь. А по мартовской Марьиной Роще за деревьями прячется ночь не мрачна, не страшна – неоглядна. Я по ней не блуждал никогда. Ты – мой свет. Ты – моя Ариадна. Невечерняя в небе звезда. Но в ночи водопадовы струи могут вдребезги камень разбить. Возврати мне мои поцелуи, чтобы смог я тебя разлюбить. СОН – А что там, на улице: март или ночь? – Не знаю, не пробовал. Может быть, вьюга? И ветер шарахнулся прочь от испуга, и жизнь, как собака, уносится прочь. – Точь-в-точь полотно богомаза Петрарки… – Да он же поэт. Ты о чем говоришь?.. Он в песнях своих воспевает Париж и пишет роман без единой ремарки. – Ремарк. Это тоже поэт или где? – Ремарк – это нашей Чукотки столица, тебе не мешало бы опохмелиться, а то все твердишь об ударном труде. И шастает женщина. Женщина-львица. По темной аллее, по горькой душе. Ей фугу сложил футболист Беранже… И в марше Шопена мне все это снится. «Нет ничего необычного…» Нет ничего необычного в том, что печален свет, в том, что пустым привычкам в мире названья нет. В том, что перечеркнуло сетью слепых дождей судорожные скулы верящих в быт людей. Верящих в невозможное счастье житейских драм. Как же, порою, сложно люди приходят в храм. Слушаю ночь тревожную, верю прожитым дням. Как же, порою, сложно воцерковляться нам. «Смейся…» Смейся! Смейся, ликуя, Эллада, словно в дни олимпийского года. Эта женщина – капелька яда в кубке пенного пряного мёда. За неё умирали фаланги в бесконечной безудержной сече. Жизнь, она не красива с изнанки, будто роща олив после смерча. Улыбнётся лукаво Адонис и печально посмотрит Психея: словно пену морскую в ладонях, он её удержать не сумеет. Смейся! Смейся, ликуя, Эллада! Не Гомера поймали на слове. Александру на битву не надо, Александра сразили в алькове. АРМАГЕДДОН На каменные клинописи лиц светила лик, простреленный навылет, глядит из-под слабеющих ресниц; на сгустки и клубы белёсой пыли, осевшей на деревья и на птиц; на лица зданий и отживших клёнов, и нет уже различий и границ меж храмами Парижа и Поклонной. Настало время: ангел вострубил и сделались смятения и смуты, и скоро, скоро грозный Гавриил сочтёт твои последние минуты. Настало время: всё вернулось вспять! Всё умирающее или неживое. И никого на помощь не позвать, и грудь земли под пыльною травою. Восстала рвать. Пред ней – другая рать. Они сошлись, разя, в последней битве. И солнце не спешило догорать, и люди становились на молитву. Всё это было. Было? Но когда? Я помню крики боли и страданья. И догорала Божия Звезда, и ни следа, и ни воспоминанья… Всё это было или будет впредь: земли сырой оплавленные комья… Всё умерло. И только умереть не смог один, который это помнил. «А можно ли тебя заставить жить…» А можно ли тебя заставить жить? А можно ли тебя любить заставить и верить в неживые миражи погоста с оголёнными крестами? Листает осень старую тетрадь остекленевшим вылинявшим глазом. И тёплых листьев больше не собрать в большой букет. И не поставить в вазу. Не сразу, не спеша, но исподволь, как лёгкий паучок на паутинке, приходит удивительная боль — расплавленная осени картинка. А можно ли меня заставить петь? А можно ли меня летать заставить и верить в то, что можно умереть в ряду не умирающей октавы? |
