«На этом весёлом свете…» На этом весёлом свете мне не нужны слова и я на дорожной ленте заметен уже едва среди миллионов нищих и мудрых, как жизнь, бродяг. Здесь каждый чего-то ищет и каждый чему-то рад. Врага обретя и друга, наперсника и лжеца увижу, что ночь да вьюга пила с моего лица. На мудрость не хватит силы. Для глупости нет ума. И даже сырой могилы меня не приемлет тьма. Хромает по лужам ветер, жуя нитяной мотив. На этом веселом свете я только любовью жив. «На медных крышах солнце пламенеет…» На медных крышах солнце пламенеет и листьев пламенеющих обвал. А кто из нас о прошлом не жалеет? Кто не проигрывал, поверь, тот не играл. Упал октябрь в Москву струною звонкой и тонкий воздух сказочен и тих.. И ветерок пушистый, как болонка, кружится, заплетая листья в стих. Пустых не понимая рассуждений о непреложном смысле бытия, хочу запомнить счастье тех мгновений, где никого, где только Бог и я. На медных крышах солнце пламенеет и я твержу, как раньше повторял: не радуйся тому, что ты имеешь и не горюй о том, что потерял. «Летит над болотом зелёная мреть…» Летит над болотом зелёная мреть и жизнь засосало в болото настолько, что хочется лечь, помереть — не слушать болота икоту. Тускла позолота на Божьих церквах, по кочкам бредут пилигримы. И в этих не русских, но русских краях всё зимы да зимы, да зимы. Народ! Помолись, оглядись не спеша — на родине ты иль в изгнанье? Тогда ты поймёшь, как рыдает душа, как страждет она покаянья. «Ты меня разбуди, но только…» Ты меня разбуди, но только не на утренней белой зорьке: воздух утра хмельной и горький, словно первой любви настойка. Ты меня разбуди, но в полдень нестерпимое солнце светит или рыщет колючий ветер, чтоб обиды свои припомнить. Ты меня разбуди, но вечер не для этого красит окна негасимым кровавым оком — не со мною он ищет встречи. Ты меня разбуди, но в полночь не моей ты желаешь ласки. Лучше спать мне и видеть сказки, чем невидящий взгляд запомнить. «Постоянный страх оказаться вне…» Постоянный страх оказаться вне досягаемости земли. И поэтому снова не спится мне, если рядом жгут корабли. Если душу тревожит забытый хмель неземных продувных морей. Если снова поёт беззаботный Лель у закрытых чужих дверей. Не стареющий странноприимный дом, что на Млечном стоит пути, где родился и жил, и умрёшь шутом, где любимую не найти, где ухватит за полу малины куст: мол, куда ты, дурной, постой! Воздух сумерек снова и прян и густ — старорусский крутой настой. С той ли, с этой ли стороны ожидается дым-пожар? Иль не молишься ты за ны, куренной монах Кудеяр? Ярость века сгорит в огне, ляжет копотью в полземли. И поэтому снова не спится мне, если рядом жгут корабли. «Что-то в мире сложилось не так…» Что-то в мире сложилось не так: правит смертными одиночество, будто стаи голодных собак воздают нам последние почести. Холод глаз. И души пустота. И такое сплошное безмолвие, будто здесь никогда, никогда не сверкала безумная молния. Ни молитвы… Ни Бога… Ни сна… Одиночество – страсть или таинство? Не бывает средь мёртвых весна, только страх да стремление к старости. Счастлив тот, кто забудется сном, ни грехом, ни стихом не отмеченный. Чёрный ангел накроет крылом твои нежные смуглые плечи. «Сегодня будет ураган…» Сегодня будет ураган. Я это знаю, но испепеление землян не мной предрешено. Виной всему гнетущий рок, проклятие небес: и сонно смотрит на восток тысячелетний лес. Оттуда – жизнь, оттуда – смерть. И на семи ветрах последний смертный – интроверт — развеет мёртвых прах. И вой его вонзится в ночь, как боль от сотен ран, и улетит куда-то прочь, и стихнет ураган. «Спасибо, Господи, за боль…» Спасибо, Господи, за боль и за любовь, что мне послал. Я жизнь – несыгранную роль — еще в стихах не дописал, недострадал, недолюбил, недомолился перед сном. и недопонял, что не мил кому-то в городе пустом. Опять блуждаю по судьбе то неприютен, то весёл. И я опять скажу Тебе: спасибо, Господи, за всё. И снегом белым упаду, когда полночный город стих, и Вифлеемскую звезду я отражу в глазах своих. |
