Харбин. Здание, где располагался чайный трактир «Биржа»

1910-е

Предпринимались еще некоторые попытки заработать деньги. Например, брался я развозить киноленты между кинотеатрами вместе с владельцем легкового автомобиля. Задача вроде простая. Одна и та же кинокартина идет в двух кинотеатрах, один театр – на Пристани, другой – в Новом Городе, а лента всего одна. Сеансы начинаются с небольшим разрывом во времени. Как только несколько частей картины прокрутят на Пристани, нужно срочно перебросить их в Новый Город. Расстояние – будь здоров, счет идет на минуты, можно запросто сорвать сеанс. Платили мне гроши, основной заработок шел шоферу, хотя бегал как угорелый только я. Шофер не вылезал из машины. Стал возражать, считая это несправедливым, просил добавить мне в расчет. Кому-то это не понравилось, выгнали, даже не заплатив за последнюю неделю. Еще одна зарубка на сердце, еще одна обида на мир взрослых людей.

Я не рассказываю здесь, какой университет жизненного опыта прошел я вместе с отцом, когда стал помогать ему работать с пассажирами в роли «хапалы». Отец работал на автомобиле таксистом, моя задача состояла в том, чтобы из всех свободных машин пассажир выбрал именно отцовскую. Да еще в условиях, когда с такой же целью к потенциальному пассажиру кидается десяток малолеток. Вот где без психологии, изворотливости и выдумки никак не обойтись. Не говорю об этом, потому что это не мой заработок, а отцовский, а я должен был рассказать о своих собственных доходах.

Первым запомнившимся мне товарищем был Болеслав Казимирский. Было это еще до школы, значит, было нам по пять лет. Жили мы на улице Аптекарской напротив здания Мехсоба (Механического собрания) и летнего парка при этом Дворце досуга. Каждый раз, когда я переходил дорогу и задерживался в парке, встречался мне паренек такого же, как я, роста, который не играл, а тихо сидел на крыльце служебного входа в клуб. Однажды я пришел с мячом и предложил ему играть со мной, он как-то робко согласился, но потом разыгрался, и с этого началась наша дружба. Узнал я, что его отец работает при этом клубе, как у нас сказали бы, внештатным официантом за то, что ему, как бездомной собаке, разрешили вместе с мальчишкой ночевать на сцене, за кулиса-ми на тюках с каким-то реквизитом. Питались они буквально объедками в той столовой, что действовала при Мехсобе. Посетителей в столовой всегда было мало. Готовили в основном для обслуги, но официанта по штату не полагалось, отсюда и положение отца Болеслава было очень неустойчивое. Типичная судьба всех эмигрантов, бежавших из России с белой армией. Как рос паренек? Кто его воспитывал и где осталась его мать? Такими вопросами мы тогда не интересовались. У нас было время, и надо было его чем-то занять.

Борис

Начало 1930-х

Что нас сразу же объединило, так это страсть к познанию мира. Мы могли часами ходить по городу, рассматривая китайские диковинки, пробирались в китайскую часть города за несколько километров от дома, забывая о том, что надо покушать. Бывали на рыбалке с самыми простыми удочками. Никакой другой рыбы, кроме касаток, у берега поймать не удавалось, а касатка – такая противная хищница, заглатывала крючок целиком так, что извлечь его из горла прожорливой рыбешки стоило трудов. Хищница эта имеет острые плавники, и вся в каком-то ядовитом желтом налете. Пока снимаешь ее с крючка, она порежет тебе руки, а попавшая в ранки желтая слизь вызовет воспаление. Вообще пакостная рыбешка, а Болеслав гораздо ловчее меня с ней справлялся. Больше всего переживала наша мама, не зная, куда мы пропали. Потом мама придумала: приходите сначала домой, я вас накормлю, а потом идите гуляйте. Как это было хорошо, милая, добрая мама, если бы ты только знала! Ведь Болеслав потому всегда сидел на крыльце служебного хода, что ему приходилось ждать часами, пока отец что-нибудь вынесет поесть, а у нашей мамы всегда было приготовлено что-нибудь вкусненькое для двоих. Мальчонка так привязался к нашей маме, что она полюбила его как родного и разницы между нами не делала. Тем более что меня звали Боря, а его – Боля. Так мы и дружили. Братишка Вовка был еще маленьким, брать его с собой нам не разрешали, и мы гастролировали на пару по всему городу. Как товарищ и друг Боля был «на уровне». Никогда не хитрил, честно делился всем, что попадалось, был уступчив и скромен, ну то, что он мало, по сравнению со мной, прочитал, ему в вину поставить было нельзя. В мелких наших потасовках с другими ребятишками за спину не прятался. Разделила нас гимназия. Я пошел учиться, а они с отцом куда-то перебрались. Небольшой человечек встретился на моем пути, а запомнился.

«Друзья мои, прекрасен наш союз…» – воскликнул Пушкин, обращаясь к своим лицейским товарищам. Каждый из нас мог бы обратиться к друзьям своего детства с подобным спичем. В детстве так свежи наши чувства, так открыты для дружбы сердца, что любая фальшь, любое притворство сразу же обнаруживаются и сурово осуждаются. Где вы теперь, мои друзья? Живы ли? Знаю, всех вас не пощадил карающий меч «пролетарской диктатуры», остаться в живых было почти невозможно. А вдруг? Пусть последние дни вашей жизни будут спокойными. Радостными они быть не могут, поскольку основная жизнь, не по вашей вине, прошла бездарно. Я помню вас: Игорь Коравко, Василий Симеонов, Миша Евдокимов, Павел Свинарев, Леонид Чарторыжский. Мог бы еще назвать десяток имен. Зачем? Я не рассчитываю на встречу с вами, а если мои записки вдруг найдут вас или тех, кто знал вас, пусть знают люди, что самые лучшие, самые светлые воспоминания о вас я ношу с собой.

Дети у витрины магазина в Харбине

1920–1930-е

Особое место среди моих друзей занимал и занимает Георгий Автономович Соснин. Его корни из Черемхово, что под Иркутском. В Харбине они жили большой дружной семьей. Кроме Георгия, самой старшей была сестра Клавдия, потом брат Василий и младшая сестренка Ольга. Где и когда они потеряли отца, и не знаю. Всем в доме управляла мать, властная, седая, умная. Я любил бывать в этом уютном доме, где царила особая атмосфера взаимопонимания и дружбы. Василий готовился стать юристом, Клава закончила какие-то высшие курсы и работала редактором, Оля была меньше нас и никого не интересовала. Георгий учился со мной в одной группе с первых дней занятий в техникуме. Был он не по годам серьезен, увлекался историческими романами и историей Древней Руси, учился только на «отлично», был непререкаемым авторитетом в любом споре. Естественно, все годы он занимал должность старосты. Демократия в советской школе была показательной, поэтому наш Гоша заседал в Учительском совете, всегда был серьезен. Не помню случая, чтобы он непринужденно рассмеялся в группе. Зато в домашних условиях он отпускал свои «гайки», был весел и задирист, изобретал всякие розыгрыши, шутил с братом и сестрой. Я завидовал цельности этого парня, его знаниям, умению держать себя в обществе, глубокой сосредоточенности и, как мог, подражал ему. Он втянул меня в книги Шопенгауэра, Ницше, Фейербаха. Я даже Маркса перелистывал при нем. Мы козыряли к месту и не совсем афоризмами житейской мудрости, выписанными из Шопенгауэра. По его инициативе сели мы за Большую советскую энциклопедию и начали конспектировать отдельные интересные слова, начиная с первого тома, с буквы «А». Мы не курили и многих отвлекли от этой забавы, вытащив один из афоризмов: «Папироса – это суррогат мысли». Чтобы уменьшить боль от пережитой мной трагедии с изменой Мельник, я твердил вслух и про себя тоже заимствованное: «Мир знал женщин красивых, умных, решительных, но мир не знал женщин честных!» И становилось легче на сердце.