Отец

Харбин. 1922

Мама

Фотография для документов на выезд в Харбин.

Владивосток. Лето 1922

Я не боюсь высокопарных слов. Все, что я постиг в книгах, все, что прочитал и осмыслил, что сформировало меня как человека, пришлось на детство и закончилось к пятнадцати годам. Вместе с героями книг я скитался в прериях, одолевал ледяные пустыни, пробирался в джунглях с мечом в руках. Первые уроки добра, благородства, уважения к старикам, справедливости и чести преподали мне умные, добрые книги. С тех пор живет во мне трепетное уважение к книге: увидев перегнутую, заломленную страницу, я испытываю физическую боль. Самое удивительное, что это чувство не покидало меня в дни жестоких испытаний, когда, казалось, жизнь уходит от меня, и было совсем не до книг.

В неполных шесть лет отвел меня отец в престижную по тем понятиям гимназию Андерса. Пришлось показывать все, на что я был способен. Приняли безоговорочно в первый класс. Запомнились первые учителя. Вечная им благодарность и уважение. Трудилась над нами Зинаида Ивановна Баталова, делала из нас «человеков», вела все предметы, кроме Закона Божьего, на который специально приглашали батюшку. Был такой урок – чистописание – очень трудный для меня, потому что я увереннее держал в руке молоток, чем ручку с пером. Знала Зинаида Ивановна, что я неплохо рисую, однажды подошла и сказала: «Не мучайся напрасно, рисуй эти буквы, ты ведь можешь их нарисовать по этим линейкам». Потом похвалила мои первые опыты, и, представьте себе, вдруг я стал чисто писать. Весь класс и родители удивились. Великое дело – первые педагоги в жизни ребенка. Почему я оказался в гимназии? Дело в том, что школ для советских детей на Пристани не было, а ездить в Новый Город одному малышу было трудно. Водить за руку, ездить на автобусах с двумя пересадками было некому. Так начиналась полная забот школьная жизнь. И все равно каждую свободную минуту я использовал на то, чтобы понаблюдать за жизнью китайцев, толкался на свадьбах, шел вместе с похоронными процессиями, останавливался возле харчевен, смотрел, как работают уличные торговцы, мог часами наблюдать, как ведут себя китайцы, разгружая баржи или на земляных работах. С детства я проникся глубоким уважением к безответным труженикам, рядовым китайцам, дружил с китайчатами и до сих пор кляну себя за то, что не выучил китайский язык.

Борис

Харбин. 1929

Гимназия пошла мне на пользу. Когда переехали мы в Новый Город и пошел я в нормальную школу для детей советских граждан, оказался я в числе твердых «хорошистов», а то, что я на два года младше всех, никого не касалось. Страдал я по другой причине: был слишком раскормлен, ухожен, с абсолютно круглой рожицей и ниже среднего роста. Тут же мне приклеили прозвище «Христос», так оно за мной всю школьную жизнь до окончания техникума тянулось. И снова встреча с хорошим педагогом. Был у нас преподаватель математики Иван Самсонович Забелин – вечная ему память и благодарность. Он не просто помог нам полюбить математику, он заставил нас полюбить сам процесс обучения, узнавания нового, постоянного удивления окружающему. В какой школе нет баловства? Какие школьники могут в перемену спокойно выйти в коридор, чтобы никого не зацепить, не толкнуть? И каким нужно пользоваться авторитетом, чтобы, только показавшись в конце коридора, сразу установить в нем тишину и порядок? Такой фигурой, наводившей трепет почитания, мгновенно останавливающей любое «свободомыслие», был директор школы Иннокентий Ильич Башмаков. Как ему удавалось завоевать уважение ребят? В этом – глубокий секрет педагогического мастерства. Он никогда не повышал голоса, никогда не грозил кому-либо исключением, говорил подчеркнуто тихо и уважительно. К каждому ребенку обращался на «вы». Был в нем какой-то секрет обаяния, что заставлял затихать самых буйных. Можно было бы назвать еще многих, оставивших след в моей памяти своей безупречной выдержкой, великолепным изложением знаний, образцом отношений между преподавателем и учащимся. Все вместе наши педагоги создавали тот неповторимый климат, когда сквозь буйство детских чувств и эмоций, шалостей и вольности появляется главное – желание учиться.

О том, как важен общий базовый фундамент среднего образования, я мог убедиться на своем примере. Знаний, полученных в школе и техникуме, мне хватило для того, чтобы много лет спустя успешно справиться с заочным высшим техническим образованием и даже выйти на защиту кандидатской диссертации. В связи с этим вспомнилась роль преподавателя, который вел у нас в техникуме курс неорганической химии. Это был очень интересный, эрудированный педагог. Его рассказы (именно рассказы, а не лекции) запомнились на всю жизнь. В сложные формулы и уравнения химических соединений он вкладывал какое-то человеческое содержание: трудно запоминающиеся символы оживали, а латинские названия легко усваивались. Когда в работе над диссертацией мне понадобились знания химии – в это трудно поверить, я не обращался к новым источникам, – хватило того, что вложил в меня в свое время преподаватель химии Лундстрем. Да, это был старший брат знаменитого у нас в России организатора и дирижера джазового оркестра, недавно отметившего свое 80-летие, Олега Лундстрема.

Пришлось мне испытать это чувство в двенадцать лет. Не было в ней, избраннице моего сердца, ничего удивительного. Нормальная девчонка. Звали ее Валентина Мельник. Была она, естественно, старше меня на два года, как все остальные в группе. Выделялась среди других, подражавших моде и коротко стриженных, огромной косой, красиво уложенной венцом вокруг головки. Особое волнение вызывали хорошо обозначившаяся грудь и тонкий запах духов, которыми она уже пользовалась. Мы в это время переехали в Новый Город, а она жила в Чен-ян-хэ. Довольно большое расстояние от дома преодолевала сама, то есть была относительно самостоятельная и достаточно серьезная. Это была тема нашего первого разговора: как им там живется в том пригороде? С разговора все и началось. Понравились независимость суждений, нестандартность мыслей и необычайная аккуратность в делах учебных. Надо сказать, что к этому времени я успел начитаться Шопенгауэра и разделял его невысокое мнение о женщинах. В применении к нашим девчонкам хватало убедительных примеров, подтверждающих правоту философа. И вдруг такая неожиданная встреча, когда все не так, все по-другому. Теперь мне уже не хватало встреч с Валей, я готов был часами слушать ее рассуждения о жизни, о поступках взрослых. А когда совершенно случайно я вдруг касался ее груди, меня пробивало током, я забывал, о чем говорил, умолкал, пока она не выводила меня из оцепенения простым:

– Ну, что ты замолчал?

На переменках старался встретиться с нею, чтобы перекинуться словом. Писал ей записки, так как времени между уроками на обмен накопившимися чувствами не хватало. Скоро между нами появилась связная. Девчонка из ее группы Женя Лисицына взялась быть моим душеприказчиком. Записки я писал вечерами и ночами, тайком от родителей, следивших, чтобы я выполнял заданные на дом уроки. Какие уроки? Какие задания? С каждым днем я все глубже погружался в какой-то сон, где одной мечтой, од-ним желанием было скорее проснуться, скорее снова встретить ее, говорить, читать ее ответные записки, любоваться ею.

Первой тревогу забила моя мама. Я перестал есть, задерживался после уроков, когда провожал Валентину домой. Задумывался так, что не слышал, когда ко мне обращались. Существование потеряло для меня смысл, если в этот день я не встречался с Валей. Казалось мне, что в ее душе тоже проснулось ответное чувство – ее записки были полны прекрасных слов, рассуждений о любви, преданности, высоких моральных принципах. Мама пыталась расспросить меня, хотя все понимала без слов, отец одобрительно усмехался, братишка был еще мал, чтобы участвовать в обсуждении случившегося со мной. Все понимали, что я по-настоящему «болен» и лучше меня не трогать.