Обернулась, взгляд упёрся в черноту вровень со зрачками. Сухощавое лицо, скулы высокие, глаза узкие раскосые, волосы смоль смоляная с ночью сливаются. Гера-кореец, старше намного, двадцать три – двадцать пять. Слухи о нём ходили, но никто ничего толком не знал. Наркотиков ещё в открытую не продавали, а вот анашой многие баловались. Мальчишки тоже как-то попробовали у Сани во дворе. Ленки при этом не было, сами рассказали. Серый помялся и отказался, выступил в качестве наблюдателя, Санёк затянулся несколько раз, в глазах поплыло. Развеселился не на шутку, хихикал дурак дураком. Лёнчик, конечно, в первых рядах. Оторвался от души, вывернуло наизнанку и весь двор Сане уделал, шлангом бетон мыли. На этом эксперимент благополучно завершился. Но обкуренных ребят хватало в городке, их по глазам узнать можно: сонный коровий взгляд с поволокой, обладатель таких глаз вот-вот на ходу улетит в нирвану, речь заторможенная, язык вялый, как кашу во рту гоняет.

Вроде Гера и занимался наркотой. Сморчок с виду, но даже менты местные связываться с ним побаивались. Рядом дружок его Сафрон, тоже кореец. Лицо круглое, приплюснутое, но щёки солидные, на лепёшку за пятнадцать копеек похож. Сколько их в группе никто не знал, и была ли группа неизвестно, но факт остаётся фактом – боялись, держались подальше, потому как ножом пырнуть могли, молва и такое приносила.

Ленка струсила ещё больше, нелепая мысль билась нещадно – убивать её сейчас будут, убивать. Да хоть тем же булыжником тюкнут по голове и готово. Домой-то как хочется! Окунуться в тепло и покой, со Светкой на пороге поцапаться, наскоро помыть руки и за стол. Горяченького чего-нибудь, от яблок в животе революция с марсельезой. А ничего не будет, прикончат посреди дороги как свидетельницу.

За что, свидетельницу чего – непонятно. Мозг утратил способность соображать трезво и работал в одном направлении – всё, пришёл смертный час. Знала, Гера бандит, а раз бандит, значит, прирежет за что-нибудь как овцу.

– Так хулиганить не надо, – вместо ножа в живот миролюбиво сказал кореец, не выпуская её руки. – И чего делят?

За спиной слышался гул голосов, угрозы и отборная брань сыпались с обеих сторон. Кому-то припечатали, сдавленное «О-ох!» послужило спусковым крючком и утонуло в первых ударах по мягкому. Ленка непроизвольно всхлипнула и помотала головой – не знаю. Гера усмехнулся, нижняя губа его закатилась в рот, два крупных передних зуба обозначились ровными квадратиками. Высокий протяжный звук вспорол ночь, звоном ткнулся в уши. Ленка как загипнотизированная смотрела на лицо напротив. Кореец свистнул ещё дважды, она некстати подумала: «Соловей – разбойник», истерично засмеялась и сразу заглохла.

– Сафрон! – бросил Гера, не поворачивая головы. Тот шагнул вперёд, но происходящего она не видела, прикованная цепкой рукой. Чпокающие звуки, шорох гальки, смачные, отборные маты сквозь стоны и сражение затихло, не успев разгореться.

– Ну и чего не поделили, пацаны? – с любопытством спросил Гера. Он направился к забору, за руку таща за собой Ленку. Она послушно шлёпала за ним совсем как за папой в детский садик. Видела фигуры, но лиц не различала. От осознания, что идёт с бандитом, парализовало, рассудок перестал работать и не выдавал даже глупые мысли.

– Не твоё дело, – буркнул кто-то, тут же короткий удар справа и голос заткнулся, перейдя на заунывное подвывание.

– Аккуратнее, им ещё родину защищать, – невозмутимо сказал Гера и кинул вопрос в толпу, подняв Ленкину руку: – Чья?

«А ничья»! – внезапная одинокая мыслишка проскользнула в голове и улетучилась. Ленка снова неестественно хохотнула захлёбывающимся смешком.

– Моя! – пара нескончаемых ног выдвинулась на два шага вперёд как из строя на школьном плацу. Ленкин взгляд упёрся в коричнево-оранжевую куртку Серого на уровне груди. Ладонь его уверенно перехватила её руку, потянула к себе.

– Ты, шкет, смотри за ней, – назидательным тоном сказал Гера. Он, наконец, отпустил Ленкино запястье и легонько подтолкнул её к Серёге, она лбом уткнулась в холодную болонью. – Переколотит ваши головы как орехи. Всё, пацаны, войнушка окончена, по домам.

А шкет, на полметра выше корейца, надёжно упрятал подмышкой до смерти перепуганную Ленку. То ли чтобы и впрямь от страха никого не поубивала, то ли чтобы никому не отдать.

За всю дорогу ни слова, натянутость звенела струной, тишиной давила на барабанные перепонки. Беззвёздное ноябрьское небо стелилось низко, осыпалось сыростью на плечи. Дождь, не дождь, в волосах поблёскивала мелкая морось, но так и шли с непокрытыми головами. Друг на друга не смотрели, утонули в своих мыслях. Неподалёку заревел ишак «И-ау, и-ау-у, и-и…»! Заглох на выдохе, не допев лебединую песню. Засмеялись негромко.

– Лен, мы бы все…, – начал Саня.

– Да знаю, – перебила она. – Просто у кого-то ноги длиннее.

Снова усмехнулись.

– А ты что, и, правда, шарахнула бы? – спросил Лёнчик, потирая то бок, то кулак. Он успел и врезать и получить.

– Конечно.

– Офигеть! И сами бы….

– А как ты нами управляешь? – ни с того ни с сего спросил Серый и с легонца пнул попавший под ноги камень.

– Никак, – смутилась она и перевела разговор в безопасное русло: – А что там случилось? Ну, Сафрон этот, что делал?

Пацаны наперебой принялись рассказывать про приёмчики из каратэ и Ленка вздохнула с облегчением.

Дома отсидела за столом, впопад отвечала на вопросы, вполуха слушала Светку с её нескончаемой трескотнёй. Та оживленно болтала ногами под столом и вещала про гопаки и лезгинки, занималась народными танцами в школьном кружке. Ленка торопливо умылась, залезла под одеяло и долго крутилась с боку на бок, придавленная неразрешимой загадкой – почему Серый?

Об этом эпизоде больше не вспоминали, жизненный уклад вернулся в привычную колею. Однако каратэ посвящать стали всё свободное время. Сначала бомбили «грушу», затем махали ногами и руками с отрывистым «Ки-йя»! Она тоже училась, мало ли?

А совсем скоро, через каких-то семь месяцев, школа для пацанов закончилась. Отзвенел последний звонок, откружил вальсами выпускной, разделил рассветным утром юность и взрослость. Они уже там, Рубикон свой перешли, а Ленка на территории детства осталась одна.

По пронзительности с тем летом сравнить нечего. Она понимала – конец, они догадывались – конец. Вместе мотались в Ташкент, бесцельно гуляли по городу, догуливали, взахлёб договаривали недоговоренное, как будто чувствовали. Купались на Чирчике, валялись под той же ивой и молчали. Ещё не чужие, но уже не свои. И вроде всё как всегда и всё иное. Назад пути нет.

Лёнчик и Саня подали документы в Гидромелиоративный техникум, туда шли все кому не лень. На каких мелиораторов учили и не вспомнить, но принимали даже троечников, а после десятого класса сразу на второй курс. Серый в ТашПИ на Общетехнический факультет. И всё сами, за руку никто не водил. Выбрали, поехали, сдали экзамены. Отличительная черта того времени – самостоятельность. А она зашкаливала и развивала ещё большую независимость, способность приспосабливаться к условиям без родительской опеки. Может, потому и выживали в девяностых, что могли адаптироваться к обстоятельствам и рассчитывать только на себя.

Серый сдавал математику на Шейхантауре в старом здании Мехфака, Лёнчик, Саня и Ленка в ожидании слонялись по Урде14. Июль, самая жарень. Вышли к набережной Анхора15 и зависли под чинарами. Неспешно несёт зелёные воды Анхор, головы купающейся ребятни торчат повсюду.

– А ты куда будешь поступать? – спросил Саня, срывая веточку с дерева.

– Не знаю, не думала, – ответила Ленка и тоже отломила прутик.

– Ну, в институт?

– Куда ещё? – сказал Лёнчик. – Это не мы с тобой, у них с Серым мозгов полные головы.

– При чём тут мозги? – возразил Саня. – Бабаи в первых рядах идут. Батя сказал, чтобы одного барана в институт пристроить надо десять отдать. Кто откажется?