– Всё равно, Серый точно в начальство вылезет, как червяк. Мать говорит, у него ума палата. «Вон, на Серёжу посмотри, а ты баран бараном. И Леночка умница», – кривлялся Лёнчик, имитируя материны интонации.
– Что-то вас на баранов сегодня потянуло, – сказала Ленка, меланхолично разламывая ветку на равные кусочки.
Помолчали.
– Через пять лет тут будем сидеть, – Саня плевком в воду указал в сторону кафе «Анхор».
– Лучше в «Зарафшане», – сказал Лёнчик.
Засмеялись и начали наперебой вспоминать. Там они были неделю назад на свадьбе одноклассницы Мухаббат. Размах тоя отличался от обычных в махалле, деньгами не просто пахло, ими шибало в нос. Вообще, зачем их позвали – непонятно, но грех на халяву не попасть в самый козырный Ташкентский ресторан. И Ленку с собой прихватили, она не хотела, стеснялась идти незваным гостем, но Лёнчик выдал железный аргумент:
– Одним больше, одним меньше, кто там считать будет? Той16 же.
Любопытство взяло верх и она поехала. Сначала думала – просто посижу, посмотрю. Есть не буду, чтобы не обожрать. Когда увидела угощенья, решила, что от неё никакого ущерба свадьбе не случится и наелась от души. Понятно, что скинулась вместе со всеми в один конверт.
Столы ломились, не успели «туй палов» попробовать, следом нарын, мелко нарезанная лапша с конским мясом. Чимганскими горами встали ляганы с шашлыком. Только приложились – бедана, перепёлки. Уложенные с перепелиными яйцами, аромат зиры и красного перца щиплет ноздри. Ты набит по самые гланды, но отказаться невозможно. Махонькие, щёлкаешь как семечки, за уши не оттянешь.
– На горляшек похоже, – заключил Серый, приканчивая третью или четвёртую. В детстве стреляли их из рогаток, неощипанными жарили в яме на кенафном поле, там же олово плавили на грузила для удочек, руки обжигали.
– Куда в тебя столько лезет? – сказал Саня, сыто отвалился и глазел по сторонам.
Свадьба пятьдесят на пятьдесят, европейско-национальная. Аксакалы в чапанах17 чинно сидят в рядок, бороды оглаживают. Многочисленная родня и друзья все столы позанимали. Мужчины отдельно, неторопливо водку закидывают, вдогонку бутербродик с чёрной икрой, культур-мультур. Плов, по обыкновению, щепоткой, аккуратно, не обронив ни рисинки. Женщины сами по себе, кишлачные вроде и в современной одежде, но глаза потупили, сидят, вилками ковыряют. Собольи брови вразлёт от переносицы, усьмой18 выкрашены, косы толстые змеями по спине. Городских сразу видно – причёски, шелка, серьги в ушах массивнее, перстней на всех пальцах чуть ли не на каждой фаланге, да и переговариваются, не стесняются. Одноклассников, как бедных родственников, воткнули в дальний угол.
Зато когда подвыпили и начался «така-така-тум», Саню удержать было невозможно. Они втроём пытались угомонить его, Лёнчик сказал:
– Чё ты лезешь? Это вообще не твоя свадьба.
– Я гость! – с гонором сказал Саня. – А гость в дом – радость в дом! Может, я Мухаббатке радость принёс.
Переплясал всех, даже приглашённого танцора. Узбекский танец – это ещё одна фишка Востока. В него погружаются с головой, отключая мозг. Ритм берёт власть, руки, плечи, шея от плавных движений переходят к отрывистым. Ноги то чуть выбрасываются вперёд, то топчутся на месте. Лица сосредоточенные, пальцы прищёлкивают в такт. Зажигательно, чувственно, сплошная импровизация.
Народ прекратил танцевать и собрался в круг. В центре остались танцор и Саня, кто-то на его шевелюру нахлобучил тюбетейку. Жаль, что тогда камер не было, тем более смартфонов. Что он там вытворял, не передать: руку на затылок и ходил фазаном в брачный период, голову втягивал ритмично, чисто по-узбекски, какую-то полную женщину вытащил и на колено перед ней вставал, руку к сердцу прикладывал, а сам плечами играет туда-сюда, туда-сюда. В общем, не Саня, а танцор диско. Гости под тюбетейку да за ремень ему деньги пачками насовали.
– Ай, маладессс! Баракалла!19
Их-то сегодня и решили спустить в Ташкенте, погулять, в кафе сходить.
Покидали веточки в воду. Стояли и смотрели как медленно плывут они, кружатся в мутно-зелёных воронках, пропадают в тёмной арке моста. Сонно перекатывает воды Анхор, равнодушно забирает мечты и уносит с берегов канала надежды.
Серому одного балла не хватило, пошёл на вечерний на тот же Мехфак. Обидно, можно бы на следующий год попытаться на дневной перевестись, но впереди армия замаячила. Он апрельский, Лёнчик и Саня мартовские.
Десятый класс Ленка не помнила, просто пережидала и всё. Никто её на переменах не подкарауливал, на хлопке опять ругали и в хвост и в гриву, а толку? Нотации ей были до фонаря, отвернётся в сторону и смотрит вдаль, думает – скажите спасибо, что вообще ковыряюсь. Николай Петрович как-то поймал её на хирмане и спросил:
– Что, Злобина, заскучала?
– Нет, – пожала плечами, отряхнула фартук и повесила на шею.
– А ну, стой. Как орлы твои?
– Нормально, в Каршах где-то.
– И всё-таки, как ты ими управляешь? – попытался пошутить Коля-Петя, ободряюще руку ей на плечо положил.
– Никак.
Вывернулась и пошла на грядки. Девчачьи разговоры, секретики – всё это было в её жизни. Подружки и во дворе и в школе, но с ними она не ощущала своей избранности как с мушкетёрами. Последний раз виделись в начале сентября. Тогда показалось: Лёнчик и Саня другие, городские, что ли. Отпечаток взрослой жизни лёг большей развязностью, покровительственным тоном и джинсами «Монтана», показатель статусности и кастовости. Загнивающий запад применил безотказную тактику нанесения превентивного удара через «хэбэшные» брюки. Политически грамотная и морально устойчивая советская молодёжь сдалась без боя. Одежда американских рабочих однажды просочилась сквозь кордоны и за пару десятилетий отвоевала ведущие позиции в стиле «кэжуал». Главное надеть их на нижнюю часть, а верхнюю хоть в рубище обряди, значения не имело. Голубая мечта на выбор была у спекулянтов, но «Монтана» всем джинсам джинсы, никакие другие не шли в сравнение с настоящими монтановскими штанами. Фирменные, так и говорили, они лучше всех протирались в положенных местах, стояли и без человеческих ног, а влезали в них с мылом.
Ленка обходилась тем, что покупали родители: итальянскими «Райфл» и «Риордой», Серый тоже особо не выпендривался, носил «Вранглеры» и «Ливайсы». С ним она иногда виделась. Он устроился работать на «Ташсельмаш» по профилю и учился по вечерам четыре раза в неделю. Возвращался поздно, из центра Ташкента добираться два с половиной часа, а утром пол шестого назад. Поспать времени нет, когда гулять? Изредка встречал её возле школы, привалившись к забору. Завидев его долговязую фигуру из окна автобуса, от радости перехлёстывало. Ленка поспешно поправляла прилипшие волосы, плевала на угол косынки и протирала им лицо. Вот и сейчас, ладошками отряхнула старую зелёную куртку с рыжей искусственной оторочкой, потеребила горлышко водолазки.
– Ну, беги, беги, – сказал Коля-Петя, усы его затопорщились добродушно. Снял с её воротника соломинку, Ленка улыбнулась и неторопливо вышла последней из автобуса.
Шла в сумерках с Серым, болтала и чувствовала себя именинницей. Вот она, минута триумфа! С ней он идёт, а не с какими-то городскими студентками, уж тем более не со школьными девчонками. Саня с Лёнчиком вернутся и тоже с ней будут выгуливаться, а ещё лучше все вместе. А она бы с ними по махалле до самой старости отходила.
– О чём думаешь? – спросил Серый.
Ленка украдкой поглядывала на него и оценивала: он, наоборот, говорит спокойнее и увереннее. Расправился, не сутулится, в отличии от Сани подстригся коротко, светлые волосы поблёскивают в свете фонарей. Только ноги в узких джинсах-трубочках как у кузнечика с острыми выпирающими бугорками. Пахнет незнакомо, взросло, и, даже…. Ой, мамочки, бреется!
