– Да чё, я только спросил, – Серый, ответный удар.

– Какого фига? Обещали же, – Лёнчик, негромкий стук булыжника и через секунду плеск воды. – Удод!

– Да, хорош, пацаны!

Шлепки, гиканье, возня, хруст камней под ногами и через минуту кучей малой завалились на старенькое покрывало.

Такое оно, счастье – валяться под завесой ивы и поедать выполосканные в реке персики вприкуску с лепёшкой. Вяло перебрасываться словами, грызть яблоки, по очереди травинками щекотать гладкую девичью кожу то с одной, то с другой стороны. Видеть, как Ленка отмахивается, потирает места прикосновения, а потом до неё доходит, что это проделки мальчишек, а не мошкары.

– Ну-у? Что делаете? – верещит недовольно и щиплет каждого быстрыми болючими щипками.

Хохот, всеобщая дружеская потасовка и опять покой, растянувшись на спине. Сквозь повисшие ветви проглядывает удивлённое солнце – сорок в тени, чего тут развалились? Не замечали. Счастье вне всего – вне жары, вне времени, вне условностей. Одно на всех.

Совсем рядом на соседних деревьях завелась кукушка, гулко и протяжно. Ку-ку, ку-ку, да не угомонится никак, старается.

– Кукушка, кукушка, сколько мне жить? – спросил Лёнчик, птица тут же умолкла. Все засмеялись, Саня обрадовал: – Конец тебе пришёл. Отец башку оторвёт.

– За что?

– Время седьмой час, Маринку кормил?

– Ловить её должен? Сама поест.

– Вот за это и оторвёт, батю не знаешь? – добавил Серый. – Кранты тебе, Круглый. Погнали.

– Не, подождём. Кукушка, ты где?

Та словно одумалась и принялась куковать торопливо, навёрстывая время.

– Во, поняли? – удовлетворённо сказал Лёнчик.

– А мне, кукушка, – сказал Саня.

– А мне.

– А мне.

Запросили все, отсчитывали, уже за семьдесят перевалило, а птаху как заклинило. Засмеялись. Свернулись быстро, Ленка натянула платье, восемьдесят один, восемьдесят два. Вдруг над головой взвилась трель мастерская, снизу вверх понеслась затейливо «фьюти-фьюрли-ти-фью». С ювелирной точностью попадая в самые высокие ноты, заглушила кукушку. Та обиженно замолчала. Ни с кем не спутаешь иволгу, повсеместно живёт она в Узбекистане, только увидеть редко кому удаётся. А эта прям над ними концерт устроила, сидит на ветке маленькая, жёлтенькая с чёрными крылышками, и выводит старательно.

– Ох ты! – от восторга Ленка захлопала беззвучно, едва соприкасаясь ладонями. Лёнчик посмотрел на неё так странно, что она смутилась, и сказал: – Классно, да? Ива-иволга. Со мной поедешь.

Оседлали велики и назад. Ленка крепко держалась за Лёнчика и смотрела то на Серого, то на Саню. Оба выпендривались, делали «козла», она улыбалась и сама себе мысленно говорила вычитанное из книжки выражение «девушка кокетливо улыбнулась». Верила, так и делает.

Для выросших в Узбекистане отдельной жизненной канвой проходит сбор хлопка. Даже лозунг такой был – все на сбор «белого золота». Взрослые в обязательном порядке по выходным, студенты на два-три месяца к чёрту на кулички со своими раскладушками, матрацами и одеялами. Ручной сбор следовал за машинным. Тяжёлый, рабский труд, который возлагался и на детей. Начиная с седьмого класса школьников ежедневно вывозили на хлопок. С середины сентября и до конца ноября для старшеклассников приостанавливались занятия. С утра к школе подъезжали смердящие бензиновой гарью «ЛИАЗы», битком набивались и выдвигались в какой-нибудь богом забытый колхоз.

Ленке везло больше всех, её пацаны по головам лезли в автобус занять место, и она сидела почти всегда, что очень значимо. Время в пути порой больше часа, а попробуй висеть на одной руке, стиснутая со всех сторон такими же малолетними тружениками хлопкового фронта.

Созревший хлопок – это просто вата в высохших колючих коробочках, кустики примерно по пояс. Учителя расставят по полю в шеренгу, у тебя две грядки и правый арык. Где-то далеко впереди воткнут палку со скомканным хлопком – граница, туда и ползёшь по пересохшей земле, гребёшь обеими руками. Ладони изодраны, шершавые, ногти поломаны, пыль набивается в рот, в нос, растопыренные ветки в глаза лезут. Ад! Норма шестьдесят килограмм, попробуй-ка собрать. Это вата, не капуста или картошка, как в России. Спереди на поясе фартук полотняный подвязан, большой квадрат с четырьмя лямками, вот туда и пихаешь. Мотается между ног до самой земли, вниз тянет, бредёшь как кенгуру с сумкой. Когда набирается так, что тащить на себе уже невмоготу, снимаешь и дальше кучки по арыку делаешь. Потом всё в фартук складываешь и трамбуешь ногами, «солишь», присыпаешь слои хлопка землёй, чтобы вес был. А куда деваться? Норму требовали. Потом завязываешь длинные лямки крест-накрест, с горем пополам да с помощью таких же бедолаг взваливаешь на горбушку и волочёшь на хирман12. Стоит большая телега, около неё примитивные весы из трёх дубин, рядом бабай колхозный и своя учётчица из школы, работница со слабым здоровьем. Ты идёшь по грядкам, придавленный мешком, спотыкаешься, ноги подворачивается, солнце в глаза слепит. Кое-как дополз, взвесил. Ура! Десять килограмм стране «белого золота» заготовил, осталось пятьдесят.

Но хлопок и своеобразная романтика. «Вот, новый поворот, и мотор ревёт…», – непременно выводили под гитару. Обедали тем, что из школьной столовки на машине привезли да из дома прихватили. Прямо на земле фартук один расстилался, сами вокруг рассаживались. Заботы никому не было, что девочки могут таких проблем огрести, на всю жизнь этот хлопок скажется. Зато дружно и весело. Самые расторопные «партизанили» по соседним полям где ещё хлопкоуборочные машины не прошли. Гоняли за такую самодеятельность, но правило железное: норму выработал – свободен. Можешь и дальше собирать, какие-то копейки за килограмм платили, однако таких дураков мало находилось. А сколько школьных романов завязывалось в это время! Парочки складывались с удара тяжёлым кураком13 по спине. Какой-нибудь пацан влепил девчонке между лопаток – всё, симпатия. Хоть и больно, но плюс для дамы сердца огромный: джентльмен вместо леди будет таскать её неподъёмный фартук на хирман.

Ленка трудилась со своим классом, десятый «Б» мальчишек работал дальше. Конец октября, жары уже нет, иногда дождичек поморосит, но тепло ещё. После обеда она с девочками попылила на грядки, вдруг лёгкий удар в плечо кураком. Обернулась – Лёнчик кивает, отзывает в сторону.

– Сколько? – спросил он.

– Восемнадцать. (Килограмм).

– Давай фартук.

Ленка обрадовалась: «партизанить» пойдут. Сняла с шеи фартук и сунула ему, мальчишки выручали частенько. Сборщица из неё оказалась никакая и на еженедельных линейках ей вечно в нос тыкали. А что она могла сделать? Собирала как все, но получалось мало.

Примерно через час, когда она уже накидала кучек, а фартука всё нет и нет, кто-то из одноклассников вернулся из дальних кустов и сказал:

– Там такое мочилово! Наши со второй бьются.

Вторая школа из их района, на хлопке пересекались часто. Ленка сообразила быстро и, не раздумывая, понеслась на соседнее поле, слыша за спиной голос классухи:

– Злобина, куда?

– В туалет! – выкрикнула, не оборачиваясь, и припустила быстрее.

Добежала до посадки, перемахнула через канаву, упала, поскользнувшись в высокой траве. Поднялась, не обращая внимания на боль в коленке, и полетела дальше. Сзади окрик:

– Злобина, ты чего тут делаешь?

Военрук Николай Петрович, в простонародье Коля-Петя, любимец школьных дам и девчонок. Статный усатый красавец нагнал её и тяжёлой ладонью приковал к земле, зычно прогремев над ухом:

– Куда?

– Там… там….

– Стоять здесь, ясно?

– Да, только….

– Ещё раз спрашиваю – ясно?

– Да.

Он погрозил пальцем, деланно нахмурился, под ровно выстриженными усами спряталась понимающая улыбка. Развернулся и быстрым шагом направился к месту рукопашного боя. На ходу хлестал длинной хворостиной по начищенному армейскому сапогу, колечком сложил пальцы и затолкал в рот. Разбойничий свист чуть не оглушил, ещё один, Ленка прикрыла уши и втянула голову в плечи. Видела, как месиво из мальчишеских тел на мгновение прекратило колыхаться, затем забурлило с новой силой. С другой стороны подтягивались учителя второй школы.