Свадьбы-похороны, выпускные-проводы – для махалли события общие. Не гостями за стол, но обязательно ходили в школу посмотреть на внезапно повзрослевших мотыльков-девчонок в разноцветных платьях. В армию парень уходит – соседи на улицу выйдут доброго пути и лёгкой службы пожелают. На невесту поглазеть тоже со всех окрестных домов высыпали, ну а похороны это похороны, здесь сам Бог велел, и христианский и мусульманский.

Саня и Лёнчик уходили вместе, Серый на две недели позже, но проводы решили делать сразу тройные. Друзья одни и те же, какой смысл растягивать? Столы накрыли в Санином дворе. Родственники, соседи, молодёжь, детвора, около шестидесяти человек. Между участками огорода за виноградником поставили учак22 с большим казаном. Рядом табуретка, на ней чашка с мытым рисом. Зирвак23 для плова бурлит, запах его пряно-мясной перемешивается с древесным дымом и стелется по округе, вызывая кроме аппетита шутливую перепалку:

– Когда теперь пловешник поедим, а, пацаны? – сказал Саня.

– Серый за две недели ещё обожрётся.

– А тебя завидки берут? Я самый маленький.

– Длинный ты, а не маленький, – снова Лёнчик.

Ленка с девчонками помогала накрывать на столы и прислушивалась. Поглядывала на мальчишек и тоской разъедало сердце. Послезавтра не будет двоих, потом и Серого, а что дальше? Как это рассосётся, образуется? Она же не дура, как подросли, постоянно на себе их взгляды ловила. Боковым зрением видела, как они за спиной кулаки друг другу показывают да перемигиваются. Поначалу льстило и радовалась, потом запаниковала – что делать-то?

– Ле-ен, – позвал Саня. – Иди сюда.

– Чего?

– Иди, говорю. Без тебя не будем.

Ленка нарочито медленно раскладывала вилки, поправляла салфетки и открытой спиной над ситцевым сарафанчиком чувствовала три пары глаз. Почему-то побаивалась идти, не хотела, чтобы смотрели на неё с этой грубоватой нежностью.

– Ленк, силком тащить, что ли? – нетерпеливо сказал Лёнчик.

Она закинула на плечо кухонное полотенце и направилась к пацанам, шлёпая сланцами по грунтовой дорожке. Шла как под прицелом, пялились они на неё бесцеремонно. Высокая вишня у забора обсыпала их пятнышками тени от листьев, от чего лица казались рябыми. Все в джинсах и светлых футболках, стоят по росту такие смешные: лысые, лопоухие и пятнистые. Может, это и спасло, не позволило зареветь в голос.

– Чего?

– Рис надо забросить, – ответил Саня.

– Ну, бросай, а я что?

– Не-е, давай, как положено, не увиливай, – добавил Серый и привычно поджал губы.

Она улыбнулась и сказала:

– Никак нельзя без этого?

– Никак, – встрял Лёнчик. – Шавля, а не плов получится.

Узбекский обряд они дурашливо исполняли всякий раз, когда назревали какие-то важные дела. Религия здесь ни при чём, никаких издевательств над национальными традициями в этом не проскальзывало, молодости свойственно находить смешное во всём. Лёнчик напевно бубнил, остальные заунывно гундосили.

Встали вокруг учака, улыбаются, руки к лицу сложили. Лёнчик затянул:

– Бисмил-ло-о рахмон рахи-им!

Подхватили в нос:

– У-ну-а-йа, у-ну-а-йи….

Дальше всегда шла тарабарщина. Язык Лёнькин виртуозно выписывал пируэты, складывая на мусульманский манер ал-ля-хи – мал-ля-хи. Шутейно сосредоточенный Лёнчик и собственное гнусавое нытьё обычно приводили к веселью, почему сейчас были серьёзными? Неизвестно. Смотрели как лопаются пузырьки в казане, как утробно пыхтит ярко-оранжевый маслянистый зирвак, и старательно выводили:

– Бисмил-ло-о рахмон рахи-им!

– У-ну-а-йа, У-ну-а-йи….

Никто из них даже представить не мог, что помимо личных драм, будет трагедия огромной страны и миллионов людей. А Узбекистан внезапно забудет о восточном гостеприимстве, о вековом совместном проживании многонационального народа и укажет на дверь детям своим. Чёрной краской напишет на бетонных заборах: «Русские в Рязань, татары в Казань, а корейцев сделаем рабами». Можно сколько угодно говорить о социально-экономических проблемах в целом по стране, но это было. Кому-то понадобилось разжигать межнациональную вражду и делали это умело. Резня в восемьдесят девятом сначала в Фергане, а совсем скоро разгоревшиеся пожары рядом под Ташкентом породили страх – а, вдруг, и нас?

И плыло над уютным русским двором посреди узбекской махалли тягучее, как патока, муторное пение:

– Бисмил-ло-о рахмон рахи-им!

– У-ну-а-йа, У-ну-а-йи….

«Во имя Аллаха, милостивого и милосердного»!

«Отче наш, сущий на небесах!

Да святится имя Твое;…. Спаси и сохрани»!

– Не плачь девчонка, пройдут дожди, – во весь голос взревел Саня, Белка испуганно гавкнула. Он взял чашку с рисом, поставил её на голову и помаршировал с ней вокруг учака.

– Солдат вернётся, ты только жди! – ухнули ещё двое новобранцев, топая следом и широко размахивая руками.

Собака крутилась между пацанами, Ленка смеялась, отхаживала их полотенцем и приговаривала:

– Дурачки! Вот дурачки!

Ленка с лёгкостью поступила в Барнауле на экономический факультет Алтайского политехнического института. Почему Барнаул? Да потому, так решила и всё. Сама поехала с одноклассницей Риммой, сама подала документы и заселилась в общагу. Вступительные экзамены сдала на пятёрки, а Римма завалила, но возвращаться не захотела и пошла в Барнаульский кооперативный техникум.

Бойкую пацанку Ленку выбрали старостой группы. Она успевала учиться, носилась с разноцветными талонами на продукты, выдавала их под роспись, что-то организовывала, в общем, студенческая круговерть затянула. По единодушному мнению нескольких поколений людей время самое счастливое, беззаботное и запоминающееся. Влюблялись и женились, как правило, именно в эти годы. Почему после окончания института девчонкам задавали вопрос «А что, до сих пор не замужем?», непонятно. Как будто они засиделись в девках и теперь если и сгодятся кому, могут считать – жизнь удалась. Неразобранные вековухи двадцати двух – двадцати трёх лет от роду отвечали уклончиво:

– Нет достойных.

На самом деле их не было никаких – ни достойных, ни не достойных. Отчего-то среди детей, рождённых в конце шестидесятых – начале семидесятых, девочек оказалось значительно больше. Запрограммированные на жизненный алгоритм «свадьба – воспроизводство – воспитание детей – внуков – счастливая старость», многие оказывались невостребованными. Пункт «карьера» тогда в женской повестке отсутствовал и для исконно девчачьих факультетов проблема из проблем.

В этом плане Ленке повезло. Три письма с обратным адресом «Полевая почта, в/ч», трогательными надписями на конвертах «Шире шаг, почтальон. Лети с приветом, вернись с ответом», она хранила и перечитывала тысячу раз. Начало и конец как под копирку: «Здравствуй, Лена! С армейским приветом Саша (Лёня, Сергей). В первых строках моего письма…. Жду ответа как соловей лета. Саша (Лёня, Сергей)». В середине про жизнь в учебке: присяги, караулы, зубрёжка, окапывание, стрельбы. У Сани заканчивающейся пастой накарябано: «27 раз подтянулся, лучше всех, даже Круглый 25. Чмошника одного с ним откепали. Не думай, мы по очереди». У Лёньки каракулями без запятых: «Кормят на убой будут на шашлык резать. Чуть не забыл. Мурлу одному насовали. Бывают же гады. Сначала Саня. А эта (чиркушки по матерному слову на букву «С») тварь не понимает. Я добавил». Она читала, улыбалась и представляла, как пацаны навешивают с оттяжечкой бестолковому сослуживцу. Невероятно, но оба попали в воздушно-десантные войска, и не куда-нибудь, а в Чирчик, городок под Ташкентом. Радовались, дома, практически. Фотку прислали: стоят в обнимку, панамами прикрытые. Ухмыляются, одна нога согнута в колене, носком ботинка в землю упирается. Шалопаи! У Серого строчки ровные, буквы округлые с правильным наклоном: «Задал вопрос на политзанятиях. Вместо ответа получил два наряда вне очереди и чаще стал отжиматься. Всё равно не понимаю».