От огня шло тепло. Вкус виски за три года практически не изменился, а недопитое вино пахнуло уксусом. Поев, он выключил телевизор и вылил содержимое винных бутылок в раковину.

На журнальном столике лежала груда нераспечатанных писем. Первым он распечатал письмо Ильи, лежавшее на самом верху.

Привет из Баку! Сижу в казарме и читаю подобранную днем листовку с современным азербайджанским фольклором: «Русские – в Рязань, татары – в Казань, армяне – в Ереван, евреи – в Биробиджан! Цвети родной Азербайджан!»… В прошлом году я писал тебе о событиях в Тбилиси. Думаю, что здесь заваривается еще круче.

В город стекаются еразы – беженцы из Нагорного Карабаха. Из них формируют боевые дружины и натравливают на армян и русских, на единоверцев-лезгинов и даже на бакинскую интеллигенцию. Один русский, спасая сою жизнь, простоял в метро на коленях всю ночь. В том метро, которое он сам и строил. Потом, правда, его отпустили, дав пинок под зад. Повезло парню. Через месяц здесь начнется настоящая бойня, если что-то не произойдет. А что, собственно, тут может произойти, кроме бойни? Ничего.

Еразы селятся в зачищенные от армян квартиры, и знаешь, что они в первую очередь делают? Взламывают паркет, насыпают землю и сажают зелень. Они же крестьяне. В городе им нечего делать.

Граница взломана, и у боевиков полно оружия. А нам запрещено стрелять. В расположение части приходят русские и армяне, просят оружия, чтобы защитить свои семьи. А мы не даем.

Ты знаешь, я симпатизировал армянам и помогал им создавать карабахскую армию. Теперь вот плачу по счетам.

В Карабахе я познакомился с английской журналисткой. Ну и баба, скажу тебе! Моталась по всем фронтам. Я влюбился в нее с первого взгляда. Но она исчезла так же внезапно, как появилась. Потом, правда, прислала свой журнал. На его обложке была моя фотография. И подпись: «русский Рэмбо».

Два дня назад Виктор узнал, что Илья погиб. Он вынул из ящика стола фотографию, где они оба были сфотографированы после окончания училища, и долго на нее смотрел.

Следующее письмо было от Володи.

Привет из застенков! Как говорится, от сумы и от тюрьмы… А дело было так.

У Дома правительства в Кабарде собралась толпа, чтобы поорать за самостийность. Мордатые активисты, наколотая молодежь, экзальтированные женщины. Ну и жидкая линия заслона – бледные от испуга, прыщавые русские мальчишки, в огромных касках на тощих шеях.

Я был от спецназа и внимательно следил за толпой. Две женщины вдруг стали медленно оседать на землю. Те, кто стоял рядом, отчаянно закричали. Я бросился вперед и кончиками пальцев достал человека, прятавшего что-то в кармане штанов. Потом, перебирая пальцами, забрал ворот его одежды в кулак и повалил на землю. В кармане был нож. Люди все поняли и расступились. Кто-то стал оттаскивать раненых женщин. Держа обмякшее тело провокатора за шиворот, я потащил его к линии оцепления. Но тут из Дома правительства полетели шашки с «черемухой». Бойцы заслона сняли каски и принялись надевать противогазы. Они все делали так, как их учили. И в этот момент какие-то люди бросились на солдат и стали бить их железными прутьями по незащищенным бритым головам. Цепь распалась. Я увидел, как один из нападавших бьет молоденького солдата ножом, пытаясь просунуть клинок под бронежилет. Я выхватил из-за пазухи пистолет и выстрелил, не целясь, на удачу, и, конечно же, попал.

Потом я снова попал. На этот раз под следствие. Оказывается, я не имел права стрелять. Если ты читаешь мое письмо, значит, ты в России. Помоги выбраться.

Третье письмо было от Егора.

… Нас вывели из Германии и бросили на снег в Закарпатье. Живу в палатке. Ощущение надвигающейся катастрофы… Речь не о Германии, и не о союзных республиках, рвущихся на волю. Что-то неладно в самой России… Я вспомнил уход из Афгана, когда нас после торжественной встречи на границе, словно преступников, согнали на специальные площадки, оцепленные автоматчиками, расформировали, разогнали по дальним гарнизонам. Лучшие боевые части. Теперь я понимаю – почему… Сейчас все, буквально каждая мелочь работает на развал Союза. Следующая остановка – Россия.

Хотя, что я ною. У каждого поколения своя война.

За окнами началась какая-то возня. Возле расстрелянной машины суетились люди. Стоял милицейский газик, сверкая голубой мигалкой.

Как и Штирлиц, Виктор считал 23 февраля своим праздником. Надо было его как-то отметить. Он накинул пальто, сбежал вниз по лестнице во двор и вышел на улицу.

Его опять поразил вид города. Из-за неубранного мокрого снега все кругом напоминало холодное зимнее болото. Казалось, небо висит на верхушках деревьев.

Возле автобусной остановки торчал наскоро сбитый из досок киоск. На полках были разложены сигареты, пиво, водка, леденцы в развес и бумажные пакеты, из которых торчали толстые серые макароны.

На стенке киоска ветер лениво трепал грубо приклеенное объявление: «Свидетелей перестрелки 19 февраля сего года с применением гранатомета на перекрестке улиц Герцена и Гоголя просим обратиться в районное отделение милиции».

Виктор купил банку пива и открыл ее с сухим треском.

Дверь ларька приоткрылась, и на него пахнуло густым кислым запахом. Он повернулся к ларьку спиной. Слева от него образовалась небольшая полоска света, осветившая груду тряпья. Виктор подошел ближе. В намятом ногами грязном снегу валялся окоченевший бомж. Из приоткрытого рта торчали черные пеньки зубов.

Пробормотав про себя: «Нельзя же так», – он пошел к ближайшему телефонному автомату. Но телефонная трубка была сорвана.

Чертыхнувшись, он перешел улицу и зашел в кооперативное кафе «Меж двух океанов». Когда-то это была бутербродная с водкой в розлив. Теперь здесь на правах арендатора хозяйничал его однокашник Сева. Он усовершенствовал интерьер: поставил шесть столиков со стульями, чтобы народ мог выпить не только стоя, но и сидя.

Войдя в кафе, Виктор подошел к стойке бара и потянул на себя телефон. Бармен удивленно уставился на него из дальнего угла, где убирал посуду.

Виктор набрал номер милиции и скорой. Потом подозвал бармена:

– Подбери челюсть. Где Сева?

– Господин Попандопуло? Он у себя.

Виктор обогнул стойку бара.

Сева сидел в маленькой комнате без окон и подкалывал бумаги. Увидев Виктора, он по-женски всплеснул руками:

– Никак живой!

– Я-то живой. Но что у вас тут творится? Мертвяки по обочинам валяются. В магазинах ничего нет. Вообще ничего. Купил по дороге курицу гриль за немыслимую цену.

– Ты что, с неба свалился?

– Я всего неделю в России. Рассказывай.

– Что рассказывать? Горбачев открыл задвижку, и страну заливают канализационные стоки. Власть в городе захватили бандиты. Каждый, кто выходит из тюрьмы, получает вотчину для кормления. Спекулянты скупают все подряд и ждут, когда поднимутся цены. И все это называется рынком. Какой, на хрен, рынок! Какие предприниматели? Только что он был последней скотиной и вот… ворочает миллионами. От милиции никакого прока. Те же бандиты.

– Да-а… Поговорим об этом потом. Мне нужна еда, водка и хорошее вино.

– Оkay, оkay! Могу предложить кур, рыбу, все мороженое, но за качество ручаюсь. Рис, макароны. Картошка замерзла. Цены у меня кооперативные. Но тебе полагается скидка.

– Скидки не надо. Давай!

Сева принялся суетливо укладывать продукты в пакет, продолжая говорить:

– Мяса в городе нет. Прошел слух, что завезут мороженое мясо с европейских складов НАТО. И действительно завезли. С просроченным сроком годности. А нормальное мясо, привезенное из Вологды, зарыли недалеко от города. Кто-то создал дефицит, чтобы превратить натовское мясо в деликатес.

– Кто?

– Как кто? Бандиты. Кто же еще?

– Я могу позвонить?

– Конечно.

Набирая номер телефона, Виктор увидел в окно, как к киоску подъехала скорая. Появились носилки.