Наступал вечер, и в ресторане начали собираться клиенты. Толстые брокеры из города, знавшие, что здесь вкусно кормят, докеры-китайцы, капитаны пароходов, моряки со своими девушками, транзитные пассажиры, местные клерки и подмастерья, бельгийские рыбаки. От недели к неделе они менялись, когда одно судно уходило из порта, а другое прибывало.

Энтони с некоторым удивлением наблюдал, как наполнялись комнаты. Все курили, и скоро воздух стал густым и сизым от дыма. Люди болтали и спорили, пришёл одноногий человек, уселся в углу и заиграл на аккордеоне. Негромкие звуки едва пробивались сквозь гул голосов, но музыка каким-то образом добавляла красок атмосфере зала.

В голове мальчишки из Эксмура никак не укладывалось, что теперь ему жить в таком месте — для него оно выглядело верхом экзотики, а его родня им владела и управляла. Когда два года назад скончалась тётя Кристина, его мать ездила в Фалмут на похороны. Он не мог понять, почему, возвратившись в Нанкантон, она ничего не рассказывала об этом месте.

Два одетых в белые халаты мальчика лет семнадцати подавали еду, а Патриция за ними присматривала и помогала, если кто-то из них не справлялся. Несмотря на дым, Энтони видел, что она невероятно популярна в местном обществе. Даже просто смотреть, как она прокладывает путь между столиками, было чрезвычайно приятно. Энтони и не думал, что обаяние и привлекательность, с первого взгляда заворожившие одиннадцатилетнего мальчика, производят то же самое впечатление на побитых жизнью, закалённых мужчин лет пятидесяти или шестидесяти. А приди такая мысль в его голову, он испытал бы омерзение от того, что старики вообще способны на какие-то чувства. Но он только радовался её популярности, не рассуждая о причинах.

За её внимание постоянно сражались, но получив его, никто не пользовался преимуществом. Энтони не приходила в голову связь между приличным поведением посетителей и присутствием за стойкой маленького, но сурового человека с разделочным ножом.

Позже вечером, когда глаза Энтони начали болеть и слезиться от ресторанного чада, а звяканье перемываемой посуды стало привычным, он нерешительно переместился в холл, выбрал укромное место и с интересом принялся наблюдать за процедурой выбора и оплаты блюд посетителями.

В секунду затишья Джо Вил заметил Энтони, неловко стоявшего в углу и взиравшего на все вокруг перепуганными голубыми глазами. Он подозвал его взмахом разделочной вилки, с которой капал сок, и Энтони подошел к нему и уставился на почти опустевшие блюда.

— Чего спать не идешь, малец? Слишком переволновался, наверное?

— Скоро пойду, — ответил Энтони. — Я думал, вдруг вам понадоблюсь. Вы… вы скоро закрываетесь?

Прокуренный Джо обнажил ряд желтых вставных зубов, один из которых отсутствовал, чтобы было удобнее курить трубку. Больше похоже на выставку монет, чем на улыбку.

— Закрываемся, малец? Пока что нет. В таком ремесле нужно помнить, что ты слуга общества, понимаешь? Не можешь закрываться и открываться, когда тебе вздумается. Шарлотта оставила вам какие-нибудь деньги?

Энтони моргнул.

— Мама? Точно не знаю, дядя. Мистер Паркс, адвокат, что-то говорил, но я не совсем понял…

Трубка Джо изгибалась книзу на дюйм от губы, и причудливая квадратная чаша дымила напротив верхней пуговицы жилета. Он вытащил изо рта изогнутый чубук и вытер им усы.

— Никогда не доверяй адвокатам. Отбросы рода человеческого. Законы все равно что корзина с дырками, и работа юристов — найти эти дыры и пролезть сквозь них. Скользкие они типы. Знавал я одного на Яве… Этот Паркс, он дал тебе какие-то деньги на личные нужды?

— Да, — ответил Энтони, разглядывая скелет жареной утки. — Он дал мне перед отъездом три фунта. Сказал, что пришел к какому-то соглашению с…

— Ах, к соглашению. Уж конечно, к соглашению. Словечки адвокатов. Нам нужны тарелки, Фанни! Ты медленно моешь тарелки! Адвокаты всегда приходят к какому-то соглашению. — Дядя Джо уставился на Энтони своими глазами терьера. — Где они?

— Что?

— Три фунта, что дал тебе адвокат. Мальчишке твоего возраста небезопасно носить соверены в карманах. Можешь потерять. Я их сохраню для тебя.

Энтони поколебался.

— Их только два. Я заплатил за проезд.

— Ну, значит, два, — Джо Вил протянул сухую шелушащуюся руку. Вся его кожа была сухой и пятнистой, будто естественный жир давным-давно ее покинул.

Энтони вынул кошелек, в котором лежало два соверена, шиллинг и флорин.

— Эти я тоже возьму, — сказал дядя Джо, забирая все монеты и засовывая в прорезь засаленного жилета. Он пыхнул трубкой и задумчиво оглядел Энтони. — Ты большой для своего возраста. Будешь крупным мужчиной, надо полагать. Твой отец крупный?

— Да.

— Но вообще-то это еще ни о чем не говорит. Посмотри на меня, я мелкий. Твоя тетя тоже маленькая. А Пэт вытянулась как прутик. Может, мы сумеем пристроить тебя к делу в ресторане. Как ты на это смотришь?

— Думаю, мне бы этого хотелось, — ответил Энтони и убрал пустой кошелек обратно в карман.

— Погоди, — сказал Джо. — И пусть не говорят, что я жадный. — Он с неохотой отложил разделочный нож и нажал какие-то клавиши на автоматической кассе. Внутри дзинькнуло, и ящик открылся. Джо вынул двенадцать пенни и протянул Энтони. — Вот. Это карманные деньги, их хватит на сладости. Можешь тратить их вместо соверена. Продержись месяц, потом приходи ко мне снова.

И тут выражение его лица изменилось, усы встопорщились — в заведение вошли двое франтоватых молодых моряков и сказали: «Доброго вечера, Джо».

— Нет ягнятины, — таким был его воинственный ответ. — Вы опоздали. Говядина осталась, — неохотно признал он. — Жесткая.

Вскоре Энтони отправился спать. Он помахал Пэт, и девушка ответила быстрой сияющей улыбкой, снова растопившей его сердце. Медленно одолев два скрипучих пролета лестницы, он ощупью нашел путь на чердак.

В комнате не было свечи, но темнота едва опустилась, и Энтони кое-что видел благодаря отблескам света на западе и мерцанию первых звезд. Из его окна виднелись огни Флашинга на другом берегу залива и мигающие глаза всех кораблей, стоявших на рейде, больших и маленьких. Нижнее окно не открывалось, но сквозь верхнее плыл сильный запах ила и водорослей.

Он долго стоял на коленях у окна, завороженный незнакомым пейзажем, ощущая себя где-то в чужой земле. Но усталость наконец победила любопытство, и он медленно разделся, помолился и забрался в кровать. Она была большая, двуспальная, и внезапно Энтони охватили печаль и одиночество. Несколько лет назад он спал в такой кровати, но рядом были тепло, нежность и забота матери. Он ничего не должен был делать, решать, обдумывать, достаточно было просто быть, бездумно существовать в ореоле любящей, понимающей, успокоительной защиты.

А теперь он один во враждебном мире.

Через довольно долгое время он проснулся. Ему снилось, что кто-то яростно ссорится, выкрикивает оскорбления и угрожает перейти к побоям. Еще ему снилось, что кто-то играет на пианино, а грубый мужской хор распевает веселые песни. Звук до сих пор отдавался в ушах.

В непроглядной темноте не было никакой возможности понять, который час. Над устьем реки шелестел летний ветерок.

Энтони повернулся на другой бок и попытался заснуть. Где-то хлопнула дверь, и он сел в кровати.

Снова наступила тишина. Он лежал в постели и желал не быть таким ребенком, что пробуждение среди ночи заставляло его сердце биться чаще.

Снова хлопнула дверь и загремело ведро. Где-то в недрах дома, будто из самых глубин его старой покосившейся души, кто-то запел:

То Тёмный Охотник! И холод пронзил

Сер-рдца тех, кто стр-раха не знал.

Охотника клич не оставил им сил…

Голос был мужской, дрожащий и пьяный. Хлопнула еще одна дверь, и с лестницы донеслись шаги.

Чердак, буквально встроенный в крышу, был единственной комнатой на этом этаже. Но шаги доносились с пролета лестницы ниже.

И все равно Энтони пожалел, что его дверь не запирается.