Что, если девочка сейчас узнает его? И ее родственники, начиная с Филиппа, конечно же, захотят узнать: а где они познакомились? А как они познакомились? А что он делал той ночью посреди леса?

И что он скажет им?

Собирал грибы?

– Что с тобой? – как-то едко спросил Филипп. – Ты знаешь Маркуса?

Ральф смолчал.

Его сердце билось, как сумасшедшее и не было уже дела ни до женщин, ни до Филиппа.

Девочка сердито отмахнулась от фальшивых ухаживаний Задохлика и что-то ему сказала. Тот чинно и терпеливо ответил. Протянул руку. Девочка спряталась за взрослую даму. Ее длинные волосы уложены в тугую прическу, словно у взрослой и Ральф ощутил какую-то щемящую светлую тоску. Он помнил, как они пахли… дождем и клубничной жвачкой.

– Хочешь, я тебя понесу? – предложил Задохлик.

– Ньеть!

Ральф испытал какое-то злорадство, когда его Гномик спрятал руки за спину и резко покачал головой; девочку сегодня одели, как дебютантку в фильмах пятидесятых годов. Уложили длинные волосы в гладкий узел на темечке, повязали пастельно-розовую ленту в тон платья. Нежно розового, с целой кучей воздушных юбок.

Как сахарная вата.

Как Сахарная кукла.

Но Ральфу достаточно было одного взгляда на ее волосы. Ошибки быть не могло. Такие волосы были лишь у одного человека.

– Мы до сих пор считаем, что ее притащили эльфы, – прошептал Филипп ему на ухо. – По виду Маркуса не скажешь, что он способен что-то там породить. Но факт остается фактом – она у них единственная и стоит, как бриллиант Надежда.

И тут, в первый раз за всю их беседу, его что-то царапнуло. Предчувствие.

– Ты что-то против нее имеешь? – спросил Ральф. – Или просто вводишь всех первых встречных в дела семьи?

Филипп как-то по-особому сузил голубые глаза и оттопырил верхнюю губу языком.

Он знает, – окончательно убедился Ральф. – Знает.

Чары развеялись. Теперь ему все было ясно. И горько.

– Ну, вообще, я думал, будто ты в курсе… – Филипп не договорил. – Забей! Возможно, речь была о ком-то другом…

Ральф вновь ничего не понял, но и вопросов он задавать не стал.

– …тупая койова! – донеслось до него. – Не твонь меня! Сышиш? Не пикасайся!

Ральф резко повернул голову, Верена – Виви что-то яростно выясняла с сестрой. По крайней мере, Ральфу показалось, что это – ее сестра.

Филипп хихикнул, когда девушка отшатнулась, потеряв от злости дар речи.

– Ви! Ви! – сказала мать. – Не в церкви!

Девочка доверчиво уставилась на нее. Точь-в-точь белый медвежонок.

– Как надо говорить в обществе? – спросила та низким, продирающим до костей, мелодичным голосом.

– Купный огатый скот с заделсками интеекта, – без запинки прошепелявила девочка.

Филипп заржал, и Ральф тоже прыснул, зажав рукой рот, когда девушка обернулась. Ее взгляд был подобен молоту Тора; но посвящался лишь одному из них.

– Что-то смешное?!

– Да! – сказал Филипп.

– Урод! – она отвернулась вновь.

Ральфа девушка словно и не заметила.

– Твоя бывшая?

Филипп рассмеялся.

– И кто теперь хочет грязных семейных тайн?.. Нет! Я – второй сын в семье, меня ждет вот это, – он кивнул в сторону церкви. – Буду священником. А она…

– Ты? – Ральф ужаснулся. – Священником?

Ему казалось немыслимым: такой молодой, красивый, полный жизненных сил чувак, вдруг станет священником… Если бы Филипп сказал, что его собираются кастрировать или принести в жертву, Ральф поразился бы меньше.

– Это преступление против природы, – заявил он.

Филипп улыбнулся вновь.

– На самом деле, все не так страшно, – его губы зло искривились, и он уставился на облако розового фатина, перед которым порхал шмелем его старший брат. – На что поспорим, он будет пятки лизать ей, чтоб получить хоть цент, а она – изменять ему на каждом шагу. Возможно, даже со мной, – его окликнули, и Филипп не договорил. – Что, папа?

– Мы идем в церковь, – крикнул чей-то голос на отдалении.

– Да, хорошо! Сейчас! – он пожал Ральфу руку, как-то слишком пристально глядя ему в лицо. – Черт, как ты красив, парниша! Не будь я потенциальным падре, сломал бы тебе лицо в четырех местах.

Ральф улыбнулся: это был странный комплимент, но ему понравился.

– Я – чемпион страны среди юниоров, – гордо ответил он. – Киокушин.

– Ммм… Я – вице-мастер по кикбоксингу, – парировал Филипп и подмигнул, как бы невзначай показав свой профиль; ровный, ни разу еще не сломанный нос. – Увидимся на обеде!

И саданул его по плечу, как друга. Ральф помахал рукой. Он понятия не имел ни о каком обеде.

Церковь открыли, люди начали заходить.

Сегодня их тут собралось немало. По большей части, родственники нового падре, но и слабо верующие подошли. Взглянуть своими глазами на человека, происходившего чуть ли не от крови Ансгара, первого епископа Гамбургского.

Тетушка рассказывала, что едва вступив в должность, отец фон Штрассенберг лично объехал всех прихожан. На новеньком, сверкающем черным лаком, порше макане. Злые языки сплетничали, что падре мог бы купить кайен, но… будучи священником, человеком, который дал обет бедности, предпочел машинку помельче.

Ральф в сотый раз подумал: что именно тот наделал, чтоб оказаться здесь? Гамбург не католическая земля, а Штрассенберги были известной фамилией в городе. Богатой! Состоящей в родстве со всякими церковными шишками. Филипп намекнул, что у них так принято – отдавать второго сына в священники и сколько там, за годы собралось вторых сыновей? Что же один из них позабыл вдруг здесь? В их, богом позабытом, приходе?

У Ральфа челюсть отвисла, когда он понял, что Филипп сын – графа!.. Но еще больше его взволновало то, что маленький белый Гном – пропахший клубничной жвачкой, даже не посмотрел на него.

Призвав на помощь все сразу благоразумие, он отошел подальше и сел на корточки, привалившись спиной к церковной стене. Историки много спорили о странных глубоких бороздах на камне, явно оставленных чем-то острым. Одни считали, что мечом о стену «чиркали» на удачу, другие, что в благодарность – за то, что смогли вернуться домой… Ральф тоже был благодарен.

Изо всех сил.

Был благодарен господу, за то, что его опять пронесло. Что Папочка не скормил его «маме Грете», как Ви назвала собаку. Не оттащил в полицию. Он был благодарен за то, что его не ищут, не вспоминают, не пытаются ни в чем обвинить, но…

Глядя на платье, цвета сахарной ваты, Ральф никак не мог отказаться от мысли, что чувствует себя преданным.

– Возможно, в лесу, под дождем, она бы его узнала. Но здесь, на освещенной солнцем площади перед церковью, в толпе, она и внимания не обратит, – рассуждал он, но в глубине души все равно ощущал досаду.

Могла бы и обратить!

Мимо него, едва не задев подолом, опять прошла сердечная девушка по имени Джесс. Что-то сказала женщине, взяла за руку ребенка. Даже не взяла, а схватила. Девочка сморщилась, как от боли, уперлась белоснежными лаковыми туфельками в асфальт. Ральф дернулся и… их взгляды пересеклись.

Детские глазки словно вспыхнули изнутри, девочка приоткрыла рот, и он почти прокричал ей мысленно: тихо, Виви! Прошу, молчи! Она глубоко моргнула. Время замерло, натянулось между ними тугой струной. Ральф ощутил, как между лопатками выступила испарина.

Девочка озадаченно на него посмотрела; как взрослая. Потом отвела глаза. Тем более, что сестра уже волокла ее за собой и девочке приходилось быстро-быстро перебирать маленькими туфельками.

– Мне бойно! – возмутилась она.

– Ты сама так хотела! Эти туфли тебе малы!

– Они касивые!

– Тогда наслаждайся ими и не канючь!

Когда они оказались рядом. Ральф опустила глаза, желая провалиться сквозь землю. Он чувствовал запах – клубнично-розовый жвачный запах, что исходил от девочки, тяжелые, мускатные духи Джесс. И горький запах стыда – который шел, казалось, от его пиджака.