И вот уже они с Греттой сидели на сайте hotpresidents.com и выбирали президента на час.

Они познакомились на какой-то книжной презентации, куда Моцарт пришел со стендом агитации за Змея – рассказывал о демократических институтах. Гретта, грустная женщина в льняном костюме, убирала пустые бокалы со стойки. Кто-то из присутствующих случайно прижег ей руку сигаретой, образ печальной дамы в льняном костюме с ожогом оказался настолько сильным, что Моцарт тут же решил, что влюблен. В первый же вечер Гретта приготовила ему курицу в ореховом соусе, и Моцарт влюбился еще сильнее; и с тех пор она варила и запекала каждый день, носила розовые халаты с рюшами и сбрызгивала руки лавандовой водой.

Гретта осторожно сжимала пальцами его локоть – с тех пор как Мо допустили к власти, он мог неожиданно вспылить (и один раз случайно ударил ее). Впрочем, для этого нужно было действительно сильно разозлить Моцарта, и, преуспев однажды, Гретта впредь была осторожна.

– Может, этого?

– Или пойдем по экзотике – посмотри, какой разрез глаз!

– Нормально, берем! – Моцарт нажал на зеленую кнопку на панели управления – на браслете выбранного президента должна была замигать лампочка, еще через полчаса его доставят во дворец, и Моцарт решит, стоит ли платить ему за услуги.

У Гретты сердце заходилось в дикой пляске от радостного возбуждения – она особенная для него, он ей доверяет; заправляет судьбами мира, помыкает правительством, а доверяет – только ей.

В кабинет к кардиналу президенты входили нагими.

– Есть какие-нибудь особые навыки? – строго спросил Моцарт, придирчиво осмотрев выбранный экземпляр. У доставленного кандидата были накачанные икры и длинные, до плеч, волосы. Гретта поморщилась – она не переносила длинных волос у мужчин, особенно если мужчина – потенциальный президент. Это казалось ей признаком инфантильности. Моцарт заметил, как Гретта брезгливо скривилась.

– Не нравится? Уведите его, девушке не нравится. Не нравится девушке – и народу не понравится тоже, женщину нужно слушать во всем.

Гретта прыснула смехом.

– Люблю. Хоть власть тебя и развратила.

Моцарт не прекращал думать о короне лангобардов. Раз в неделю он приходил в сокровищницу, играл с золотыми мячиками и яркими драгоценными камнями и смотрел издали на корону с пустой глазницей. Так он выбирал между Евой и короной.

В один из таких дней Моцарт услышал за спиной шаги – монетки звенели под ногами Гретты, она надела свой любимый льняной костюм и пришла в сокровищницу с корзинкой – полдник.

– Почему ты грустишь, милый? – спросила Гретта и обняла Моцарта своими слишком лавандовыми руками. – Смотри, как все здесь хорошо – и золото, и бессмертие, и еще я тебе курицу принесла, Мо.

– У моей короны – глазница пустая, – сказал Моцарт и по-детски всхлипнул.

Гретта потрепала Моцарта по волосам.

– Возьми куриное бедрышко, Мо, ты с утра ничего не ел, – ласково сказала она и сунула ему в одну руку курицу, а в другую – хлеб (черный, ржаной, с семечками). Этот хлеб народ тоже полюбил.

Моцарт отодвинул ее руку:

– Не хочу. Глазница, говорю, у короны – пустая, слепая корона издевается надо мной, пялится в меня отсутствием камня, а ты мне – курицу.

Но Гретта все равно настаивала:

– На, поешь – и поотпустит. На голодный желудок корону никто не носит. Ты злой стал совсем, милый Мо, я хочу, чтобы ты вернулся прежним, чтобы мы с тобой снова хохотали за ужином и рисовали друг другу на запястьях узоры куриным жиром.

– У моей короны – пустая глазница! – закричал на Гретту Моцарт, отобрал у нее куриное бедрышко и бросил его в гору золота, на которой они стояли, но эта женщина в розовых рюшах достала из корзинки еще одно, протянула Моцарту и осторожно провела слишком лавандовыми пальцами по его щеке.

– Если хочешь, я могу вставить в корону свой глаз, и я тогда стану одноглазой Мойрой, я буду плести паутину судьбы и вплету тебя – в свою! – пошутила она.

Гретта очень полюбила Моцарта за родинку на ладони и за то, что когда он ночью держал ее за руку, то ей ничего не снилось.

– Глазница! Пустая! – почти взвыл Моцарт, но Гретта услышала «По-мо-ги-те!» и отдала ему всю корзинку с курицей, побежала на поле, сплела венок из ромашек и колокольчиков, поцеловала его в шею, и ему пришлось обнять ее – глупую женщину с лавандовыми руками. Моцарт полез было в карман за кружевным платком с маками, чтобы промокнуть уголок глаза, но карманы были пусты.

– Возьми мой платочек, – попросила Гретта, с удовольствием наблюдая, как Моцарт вгрызается в курицу и тихо плачет от злости. На платочке была вышита «Г», и Мо вытер им уголок глаза, из которого выкатывалась крупная злая слеза. – Я тебя не отдам, я тебя никому не отдам, – несколько раз повторила Гретта и вцепилась в Моцарта полноватыми, но все же изящными пальцами. Моцарт хотел было попросить ее прекратить, но вдруг понял, что страшно устал и что хочет поскорее уснуть, а если Гретта распереживается, утешать ее придется не один час. И он смиренно опустил голову и побрел за лавандовой женщиной в спальню.

Засыпая под бормотание экрана, Моцарт слышал, как Гомер спел о том, что новым президентом на час в Рейхе становится вьетнамец – Гретте отчего-то нравились азиаты. Моцарту не спалось рядом с ней, и он сделал звук громче:

– Режим падет!

«Нужно будет казнить его по какому-нибудь пункту Закона о забвении», – решил Моцарт – Гомер никогда ему не нравился.

Моцарт ворочался, но уснуть все равно не мог. Его не оставляло чувство, что Змей переменился; некоторые другие чувства его тоже не оставляли, но это просто с ума сводило: Моцарту казалось, у Змея изменился разрез глаз, и даже говорил он теперь не фальцетом. Серый кардинал боролся с маленьким Мо: одному хотелось уткнуться в круглое плечо женщины рядом и уснуть, другому – заплакать и сбежать из этого чужого дома. Никому нельзя было слышать, как Мо хныкал в опустившейся на замок темноте в Веймаре, Германия.

Идти за жуками пришлось в одиночку, хорошо еще, что дог, в отличие от Картера, не рассуждал о магии и послушно бежал следом.

Когда светлячки вывели ее к берегу холодного моря на букву Б с мелкими плоскими волнами, идти стало веселее – сандалии зачерпывали песок, сережки звенели. А вот жуки запнулись и шарахнулись от берега.

– Вы не знаете, где найти Вишневого вампира? – спрашивала Ева у немногочисленных отдыхающих, но те только переворачивались на другой бок – возможно, чтобы не обгореть. «Люди у воды все какие-то одинаковые», – подумала Ева.

– Вишневого вампира? – повторяла она, блуждая по пляжу.

– С очень синими зрачками, – тормошила она отдыхающих за влажные плечи.

Вдалеке от берега дети строили замки-пирамиды из песка, жуки побежали туда, и Ева побрела за ними.

– У меня в замке живет принцесса, – сказала Еве одна девочка с пластмассовым совочком и очень взрослым голосом. – Хочешь быть принцессой? Я могла бы и тебя закопать, – предложила малышка очень серьезно.

Ева отказалась.

– А что ты тут делаешь? Почему ты играешь так далеко от берега? – удивилась Ева.

– А я стерегу путь к воде, – объяснила девочка. – Ну, в смысле, к кораблю.

Корабль Ева заметила, едва вышла к морю. Огромный трехмачтовый парусник, казалось, бросил здесь якорь тысячи лет назад. Он находился довольно далеко от берега, но Ева не знала, что море мелкое.

Жуки стрекотали в траве и звали вглубь соснового леса, подальше от воды. Ева последовала за ними. Она шла по голому сухому лесу, пока перед ней не возник уютный домик с занавесками на окнах, по виду – совсем безопасный.

Ева вошла, осмотрелась – это был обычный пляжный бар с земляным полом, наполненный запахом одновременно мяты и плесени. На окнах стояли стеклянные вазы, до середины наполненные ракушками. Под потолком – натянутая рыболовная сеть. Вампир с очень синими зрачками сидел у окна и глотал вишни – целиком, с косточками.