— Ага, ты мне, ещё, закодироваться предложи, — нервно проворчал Кобольд.

— Не можна тобі, — вклинился Дед — ти замалий.

— Пенсии слова не давали! — Кобольд хлопнул кулаком по столу — Я здесь главный!

— Ти ба який, — Дед возмущённо покачал головой — я усе життя на сталілітейному пропрацював, три війни воював, а такого не бачив.

— Ну, значит, не был ты нигде, — сделал вывод Кобольд — потому, что в тех местах, о которых ты говоришь, таких как я полно.

— Як це не був? — Дед поднял шляпу и промакнул лоб платочком — У мене і медалі є.

— Так у меня, тоже, есть, две медали ветерана труда, и что с того? — хмыкнул кобольд — И, даже, две похвальные грамоты имею, правда не на моё имя. А у тебя удостоверения наград на чьё имя?

— Забагато ти базікаєшь, — разговор пенсионеру был явно неприятен — але ж я можу надати тобі беззаперечний доказ.

— Ой, хрыч старый, ну какой у тебя может быть доказ? — и не спрашивая разрешения Кобольд потянул ручки к дедовскому бокалу.

— Добрий ляпас, — шёпотом, как по большому секрету, произнёс Дед.

Гном, сразу, отдёрнул ручки, и сжавшись от страха пропищал:

— Не надо ляпаса.

— Отож і добре, — Дед погладил напуганного Гнома по большущей голове — а шо ше треба сказать?

— Простите меня, Дедушка, — выпалил наугад Кобольд.

— Добре, цього разу я тебе вибачаю, але наступного разу попереджувати не буду, а відхожу тебе оцім дрючком, — Дед показал свою клюку.

— Ну что вы, — пролебезил Кобольд — я, ведь, так уважаю всяких там пенсионеров, аж до беспамятства, да! Старушек через дорогу перевожу каждый день, честное слово.

В этот момент бокал в руках Деда разлетелся в дребезги, залив содержимым ледерхозены, а на месте бокала оказался оранжевый шар из слоновой кости.

Дед медлено перевёл взгляд с шара на братьев — близнецов. Те, изначально набросившиеся на бильярд, играть совсем не умели, изодрали сукно стола, сломали два кия, и принялись перебрасываться шарами, и один из неумело запушенных шаров попал в Деда.

— Вилупки, пройдисвіти! — разразился бранью старик — Хай вам грець! Ну звідки ви, такі, взялися?

— Не ругай нас, Дедушка, — в унисон заголосили братья — мы же внучики твои!

— Ідіотикі ви! — Дед запустил шаром в братьев, и принялся вытирать шатаны бумажными салфетками.

В окнах вагона начали мелькать одинокие серые лачуги, с крышами поросшими травой.

Закатиглазка покинула место за стойкой, и прижавшись лбом к стеклу, изучала открывающийся пейзаж.

Халупы и землянки стали появляться всё чаще, потом пошли остовы огромных бетонных строений, с зияющими в них чёрными дырами, из которых, словно гигантские щупальца торчали ветви выросших внутри деревьев, а на самом горизонте чернели, выстроивщись в линию, пики доменных труб, половина которых, уже, обвалилась, образовав титанические пни.

— Что это? — спросила Принцесса, не отрываясь от окна.

— Первая точка наших агитгастролей, — Старший Брат, уткнулся в стекло рядом с сестрой — промышленный титан, город Нище — Обобранск.

— Никогда бы не догадалась, что это город.

— Город как город, — пожал плечами Старший Брат — вот следующий, Великие Руины, тот похуже, инфраструктура послабее будет.

Поезд остановился перед небольшой площадью, изрытой трещинами и колдобинами. На площади их, уже ждали народные массы, серые и угрюмые, они не издавали ни звука, словно онемев.

Расталкивая толпу, к поезду катились, как гигантские пушечные ядра, двое толстяков, с блестящими лысинами и в костюмах Бриони. В руке у каждого толстяка было по хлысту для лошадиной езды, ими они усердно охаживали по спинам почтенного собрания, принуждая расступиться.

Запыханные, в испарине, толстяки добрались до агитвагона и тот, что был побольше, сопя и кряхтя полез на подножку, а второй обоими руками подталкивал его под безразмерный зад. Насилу взобравшись, первый толстяк, стал помогать залезть второму, затаскивая его за шиворот.

Наконец, оба благополучно забрались в вагон, но истратив все силы на погрузку, и не имея сил подняться стояли на четвереньках, вывалив языки.

— Ну — с, и с чем пожаловали? — Старший Брат подошёл к толстякам и наклонившись погладил одного из них по складчатому затылку.

— Я есть мэрин города, — просвистел больший толстяк.

— А я есть ихний заместитель, — промакивая лоб платочком, прибавил второй.

Братья, втроём, поставили на ноги мэра с его заместителем.

— Его величество известили нас о вашем прибытии, — зам принялся тщательно обтирать влажные щёки своего начальника — мы согнали массы и готовы к агитанции.

— Так начнём же! — Старший брат взялся открывать окна в вагоне, а двое других, опрометью кинулись в хозяйственный вагон, и вернулись, таща по полу, большой широкий ящик, заполненный пачками, расфасованной в целлофановые пачки, гречневой круппы.

— Давайте дружно! — призвал всех Старший Брат — Раздаём гречу народу!

Кобольд взял один пакет, влез на кушетку возле окна.

— Получайте свою гречу! — крикнул он и швырнул пакетом в толпу, точно попав в голову какому-то пенсионеру, и сбив его с ног.

— Что ты делаешь?! Так нельзя поступать! — возмутился Младший Брат — Не бросай в людей пакеты с гречей!

— Вот именно! — поддержал Старший Брат — Если мы будем в них бросать по целому пакету, то никакой гречи не напасёмся! Нужно вскрывать пакет и бросать пригоршнями. Вот так! — он запустил ладонь в пакет, зачерпнул пятернёй крупу, и как сеятель, обдал ею народ.

Все взялись за пакеты с гречей и агитация закипела.

— Приходите на наши выборы! — кричали братья.

Народ перед поездом, словно вырвали из забытья, он бесновался и бурлил, как штормовое море, тысячи рук ловили гречневые ядрышки на лету, те кому повезло иметь шляпу, подставляли её изнанкой под гречневый дождь, собирая богатый урожай, но тут же руки соседей ныряли в шляпы счастливцев, выбирая улов.

Весь экипаж агитвагона усердно трудился, только Принцессе гречневая агитация давалась не полностью, она добросовестно набирала щедрую жменю крупы, размахивалась и, отправляла её себе в рот, тоже происходило и со следующей, и следующей. Вычистив пакет, она принялась агитировать из пакета стоявшего рядом Зайца, но, увы, пронести гречу мимо рта, ей так и не удалось, сказывалось врождённое государственное мышление.

А народ, ошалев от оказываемых ему щедрот, стал напирать, и вот массы, уже, плотно обступили вагон, протягивая вверх свои жадные руки, а те кому посчастливилось оказаться в первых рядах, начали лезть в окна.

Но мэр и его заместитель, тут же присекли это безобразие. Они принялись нещадно стегать хлыстами хлынувшую через окна толпу.

— А ну сдать назад! — кричал мэр орудуя хлыстом — Отступись, сукины дети!

И сукины дети отступились.

— Вы тоже данную фармакологию пользуете, — заметил Старший Брат, указав на хлыст в руке мэра.

— Только ею и живы, — мэр ласково погладил хлыст — забастовки, демонстрации, акции протеста, всё ею вылечили!

Мэр и его заместитель раскланялись, перецеловали руки всем братьям и Закатиглазке, просили после выборов о них забыть, и никаих раследований не вести. В дорогу главы муниципалитета преподнесли агитаторам ящик забитый банками с чёрной икрой. На том и распрощались.

Остаток дня путники провели за поеданием икры с шампанским. Одна Закатиглазка, оказалась достаточно умна и не пила шампанского, дабы газы не занимали места, которое можно выделить под икру, и, оттого, смогла единолично съесть пол ящика. Братья, наоборот, в этом деле сильно уступили сестре, съев по икринке он, принялись отчаянно отплёвываться, а что бы отбить противный привкус сделали по глотку шампанского, сразу опьянели и стали распевать срамные частушки, квартет им составил Кобольд, выпивший, с разрешения Деда, три бутылки шампанского, и решивший продемонстрировать вокальные способности.

Спать разошлись аж около полуночи, но из купе близнецов, ещё, долго доносилось их нескладное пение.