Она теперь плыла на экране, прекрасная континентами и морями, где голубая, где рыжая, без признаков чьего-либо присутствия, а значит, космопортов и зон обслуживания. Нежилая, несмотря на следы кислорода в верхушке атмосферы, невозможная как рождественский дед — ведь не могло быть на оживлённой трасе, которой мы всё это время держались бесхозных планет земного типа.

Я думал, откуда взялось это чудо, пока переключался на полуручное управление и давил возмущение Тревора, и выравнивал судно для посадки, и пытался удержаться от кувыркания, к которому так склонны корабли, приспособленные более для прыжков по сжатиям и странствию среди космических бездн, чем для прямого пилотажа. Хреновая, короче, балансировка была у нас в атмосфере, и я это исправлял по мере сил маневрированием и безостановочной бранью.

Тревора откровенно коротило, а песочного цвета континент приближался слишком быстро, но тормозил я по чуть-чуть, стараясь пройти по острию иглы, или как это там называется, и не уколоться. Рядом с сушей болталось море, отвлекая внимание приятным окрасом и мелькнула даже мысль сунуться в воду, где контакт обещал быть несколько мягче, но я всё же не рискнул.

Мне ведь предстояло ещё взлетать обратно. Груз грузом, доставка доставкой, но и оставаться на постоянное жительство в ничейном мире мне никак не хотелось. Я ещё не понимал — почему, но знал совершенно точно.

Тяготение планеты жадно влекло нас к себе, стремясь притиснуть к бесплодной груди залётное судно, и я балансировал на грани восприятия, ругаясь с Тревором, с собой, с корпусом и с тем ненормальным, который доверил столь лихому экипажу хрупкое совершенство аквариума. Или это там был аквариум, а здесь инкубатор? На деталях сознание уже не задерживалось.

Я наконец-то сумел собрать в один организм посылающие кольца корпуса и поверил, что мы не распадёмся на части, ещё мгновение спустя, я понадеялся, что и бока не помнём. Послал в очередной раз Тревора туда, куда обычно отправляют людей, потом двинул посадочный резерв, на скорую руку собранный из остаточных колебаний контура.

Мы закачались над истекающей мгновениями бездной, повисели в обморочном равновесии до полной балансировки, а потом пошли вниз, да так хорошо, что я удивился.

Корабль садился на планету во всём великолепии уверенного пилотирования. Наблюдал бы кто со стороны, без колебаний выдал мне золотую карту. Я бы взял. Без денег, но с честью.

Последние секунды припланечивания я провёл в оцепенении успеха, переживая то состоянии, когда всё уже сделано и изменить ничего не можешь, да и не хочешь, потому что справился с бедой. На грани прошлого и будущего, в ледяной красоте момента.

Касание вышло резким и точным, и, словно издеваясь над своим лихим капитаном, Тревор торжественно объявил по общей трансляции:

— Посадка произведена. Возврат энергии.

Это была моя законная реплика, но я махнул рукой и не возмутился.

Едва корабль перестал содрогаться, обосновавшись на тверди, как восстановился, точно дожидался этого толчка, порядок на всём судне. Я ощутил его нервами и кожей, словно протяжный вздох прошёл по отсекам — это Тревор ревностно проверил все сбитые с пути ресурсы. Мне и команды отдавать не пришлось. Искусственный разум хозяйственно подобрал остатки распущенных энергий, без всякого понукания протестировал кольца.

Я расслабленно сидел в кресле, наблюдая нормальный рабочий ритм системы как экзотическое чудо и улыбался, несмотря на то, что положение наше на планете в совершенно неизвестном уголке галактики трудно было назвать внушающим оптимизм.

— Даниель! — позвал я слабо.

Она конечно же услышала.

— Да, Фабиан?

— Не знаю, где мы сидим, но прочно. У меня полный порядок, у тебя как? Лучше бы, конечно, ты заняла законное место в капсуле.

— У нас надёжный корабль и удобные кресла. Что дальше?

— Пока Тревор осмотрится в космических просторах и выяснит, куда нас занесло, проведаем груз — единственное, что при прочих удовлетворительных результатах и бодрости приборов слежения внушает откровенную тревогу.

— Таську можно доставать из капсулы?

— Я думаю, да. Планета пустая и не производит впечатления кровожадной. Какое-то время нам придётся здесь провести, пока не разберёмся с координатами.

— А навскидку?

— Навскидку — хрен его знает. Я по колдобинам странствовал, а потом совершал посадку, хотя уже и не помнил, как это выглядит в натуральную величину — после зачёта в академии и не приходилось такого делать. Я устал думать. Пусть теперь у Тревора голова болит, она у него кристаллическая.

На том и порешили. Я отключился от управления скользнул напоследок взглядом по колонке внешних данных, но вникать не стал: жить тут мы не собирались, выходить из корабля тоже, так что добросовестность усовестившегося бортового мозга пока что работала впустую.

Из кресла я встал бодро, но пошатнулся на первом же шаге и как-то сразу вспомнил, что жутко устал, давно не ел и вообще занимался самыми нетривиальными вещами последние часы или годы — трудно теперь было сказать наверняка.

Чтобы не пугать девчонок я потренировался немного в прямохождении по коридорам и в инженерный отсек прибыл уже бодрым манером уверенного в себе космопроходца.

— Как вы тут?

Обе выглядели прекрасно. Да, лица осунулись и побледнели, всё же рейс выдался не вполне тривиальным, но от пережитых волнений яснее проступили черты и нечто большее, что лежит глубже, в душе — отвага, ценнее которой нет ничего в нашем деле.

В приступе эйфории я обнял обеих, вызвав улыбку на лице Даниель и суровое осуждение у Таськи. Наверняка понимая затруднения дочери, напарница моя объяснила ей, пока шли к трюму:

— Фабиан совершил то, что мало кому удавалось: вытащил нас из настоящего кошмара, так что он имеет право радоваться.

— То есть, это у него нервное? — уточнило по-взрослому суровое дитя.

— Ага, отходняк, — ответила Таисия.

У меня выступили на глазах слёзы умиления, но дальнейший их путь я мужественно сдержал. Я имел право для законной гордости и пользовался им от души до той самой минуты, как мы вошли в трюм.

Я гнал от себя мысли о самом страшном, внушал сознанию, что груз наверняка уцелел, ведь не так и кошмарно тащило нас по колдобинам выполаживания. Я оптимистично твердил, что если уж справилась мёртвая материя, то и живая превзойдёт несчастье, она гораздо гибче и легче залечивает раны. Я старался не думать о том, как раскололся на куски аквариум тангеров и что тоже самое может случиться с инкубатором, доверенным нашей заботе моим первым клиентом.

Короче говоря, я готовил себя как мог ко всем возможным вариантам, но действительность ошеломила, да так, что я застыл с открытым ртом, едва войдя в трюм и лишь благодаря бдительности Даниель дверь оказалась закрыта за нашей спиной.

Они порхали по обширному помещению, сияя неоновой чистотой крыльев, и в тусклом освещении свободного пространства казались вспышками магического пламени. Бабочки из контейнера, их я наблюдал прежде лишь через смотровое окно.

— Если они не умеют телепортироваться, то накрылось дюзами эта высокотехнологичная бадья, — спокойно сказала Даниель.

Я посмотрел на неё и тоже взял себя в руки. Решил, что прийти в отчаяние ещё успею. Инкубатор выглядел довольно-таки целым и даже приборы не показывал в нём существенных изменений, то ли не видели их то ли не отошли ещё от ухабов пространства и завершающей кошмары лихой посадки.

— Делаем досмотр внимательно и бережно. За этих тварей нам тоже деньги платят.

— А мне можно помогать? — спросила Таисия.

— Конечно. Все мы в одной лодке.

Ступая как тангер по родному болоту, я обошёл контейнер со всех сторон, везде наблюдая его целым и невредимым и лишь у последнего ребра увидел непорядок. Кусок пластика откололся в самом низу и лежал отдельно, отсвечивая раковистым изломом. У меня в голове защёлкали цифры расчётных напряжений, но сосредоточиться на них я не смог, мотнул башкой и передал сию почётную обязанность Тревору, потому что куда больше обломка контейнера гипнотизировало крошечное деревце, выпавшее в дыру вместе с кучкой субстрата и лежавшее теперь на полу нашего трюма.