Уже стемнело, точнее говоря, скаредные муниципальные службы изрядно убавили свет на улицах, но меня сумерки не напрягали. Я хорошо видел, в том числе в темноте, даже полной, хотя и не понимал — как. Общеизвестная физика таких чудес не предполагала. Включался неведомый механизм, позволяя различать предметы — одно из нечеловеческих свойств, что мне оставили, отправляя в эту ссылку. Я гадал иногда, где сработала чужая воля, а где недосмотр, но точными сведениями не располагал и не особенно по этому поводу парился.

Помимо острого зрения при мне остался хороший нюх, а вот вкус пищи, я совершенно не различал. И не испытывал влечения к человеческим женщинам, того оглушительного желания, о котором твердили без запинки все вокруг. К мужчинам, впрочем, тоже. Людская специфическая анатомия служила только для выведения из организма отходов. Временами я думал, что в истинной ипостаси вообще не имею пола, иногда полагал, что облик моей основы чересчур нечеловечен, чтобы испытывать в навязанном извне образе нормальные эмоции. Ничего кроме версий в моём распоряжении не имелось, так как памяти меня лишили почти полностью. Я даже не знал, за какое преступление отбываю совершенно неизвестный мне срок.

Поначалу мутность своих возможностей и чужих целей сводили с ума. Я не понимал причин подобного зверства. Чудовища в себе не находил и очень хотел бы знать, где его обнаружили другие.

Потом привык, притерпелся и научил себя существовать в предложенных условиях, временами вообще забывая, что я тут не свой, правда, следует заметить, мне напоминали об этом достаточно часто.

Грустные мысли забрели в голову не просто так. Сработали тренированные инстинкты. Местечко, где я оказался, относилось к разряду тех, куда добропорядочные граждане без крайней нужды не ходят. На благопристойной и благоустроенной орбитальной станции имелись и опасные уголки, причём в избытке. Как ни старались люди повернуться к миру исключительно благодетельной стороной, ничего у них не получалось в задуманном совершенстве.

В боковых коридорах свет горел совсем скудный, а прохожие попадались того сорта, что уже ничего не боятся, зато сами всех страшат. Я благоразумно держался середины улицы и мимо всех встречных, попутных и поперечных шагал с плавной уверенностью завсегдатая. Ко мне покуда не цеплялись, смотрели мельком, да и правду сказать, не выглядел я жирным тельцом, с которого есть надежда содрать золотую обёртку.

А потом очередной унылый тоннель разом оказался удручающе пуст, и я, как люди выражаются, задницей почуял, что сейчас мне в очередной раз подробно объяснят, кто я такой и зачем здесь нахожусь. Палачи всегда расчищали себе место для плодотворной деятельности — не любили они свидетелей.

Я попытался ускорить шаг, но, по обыкновению, не ускользнул от расправы. Стражи возникли из ничего прямо у облезлой стены холодного склада. Двое. Они всегда появлялись в чётном количестве и старательно изображали контрастное разнообразие. Вот и сейчас передо мной были ангел и чёрт, задекорированные так тщательно, что хоть выставляй их на сцену для участия в любительском спектакле. Крылья светлой половины и не пытались казаться материальными — так средней достоверности голограмма, но всё прочее сверкало первозданным реализмом.

В христианской тематике (насколько я знал) эти сути противопоставлялись друг другу, служа один носителем добра, другой же воплощением злобы, но мои палачи плевали на каноны. Они развлекались.

Пускаться в бегство не имело смысла. Мерзкая улыбочка на ангельском личике обещала все круги ада. Благостный и ударил первым, бросая меня на кулаки рогатого.

В копилке имелись века предыдущего опыта общения со стражами. Я пробовал сопротивляться им, пытался сносить очередную экзекуцию покорно, но невзирая на особенности моего поведения, били каждый раз от души, и я твёрдо решил делать всё возможное, чтобы вернуть хотя бы часть колотушек, которыми эти гады старательно меня наделяли.

Сокрушительный белокожий кулак выбил дыхание, но я всё же сумел развернуться и попытался врезать тёмному, гадая, где он настоящий, а где кажущийся. Попал, хотя и вскользь и услышал шипение скорее раздражённое, нежели болезненное. Теперь мне прилетело по голове, да так крепко, что на несколько счастливых мгновений я полностью выбыл из бытия, но упорный базовый инстинкт быстро вернул обратно в несчастье и боль.

Меня пинали злобно и точно, а жалкие попытки сопротивления не достигали цели. События развивались рутинно. Палачи попросту были могущественнее бесправного изгнанника. Сколько-то я ещё продержался на ногах, а потом особенно злой апперкот в несчастную челюсть бросил меня на загудевшую от удара стенку, и я сполз по ней, зная, что подняться мне не дадут и стараясь хотя бы свернуться в клубок, чтобы чуть уменьшить последствия экзекуции.

Ноги этих существ оказались твёрже лошадиных копыт, и там, где они врубались в моё тело, словно взрывались боевые снаряды. Бешеные мучительные вспышки боли сводили с ума. Я слышал треск собственных костей, пока один из пинков не прилетел по уху, после чего из всех звуков вселенной остался в голове лишь мучительный гул.

Может к лучшему вышло, потому что гадкие слова, валившиеся на меня вместе с ударами, жги почище физических страданий. Они душу наравне с телом подставляли под истязание.

Когда пинки прекратились, я не шевельнулся. Не верил, что палачи ушли. Они часто давали мне тень надежды, передышку, чтобы позднее загнать в новый адский круг, но на этот раз тишина царила так долго, что я рискнул приоткрыть уцелевший глаз.

В коридоре никого не было. Людей на место расправы допускали далеко не сразу, как видно мучители старательно следили, чтобы никто не пришёл мне на помощь, ну или не позабавился бесплатно с их и только их жертвой. Я втянул в себя воняющий кислым воздух.

Долее валяться тут в дерьме и блевотине не имело смысла. За века я твёрдо усвоил сложившийся порядок вещей. Заживали на мне любые повреждения и делали они это довольно-таки проворно, но каждый клочок плоти мстил за восстановление изрядной болью. Собравшись с мужеством, я поднялся сначала на четвереньки, потом по стеночке на ноги. В первый миг поехало всё: коридор, подошвы, далёкий тусклый свет лампы, но я пошатался немного и не упал. Вновь валиться на грязное жёсткое покрытие значило получить новую порцию мучений.

Наведываться в таком виде к заказчику не имело никакого смысла, так что я развернулся, прищурился и, когда частично восстановился второй глаз, пошёл себе потихоньку в гостиницу.

Тело зудело, скрипело и протестовало как изношенный механизм, но вполне прилично слушалось, а больше от него ничего и не просили. Я тащился знакомой дорогой, экономно отвешивая шажки и переваривал щедрые полновесные пайки боли. Всё шло привычным чередом, не стоило делать из обыденности трагедию. Будь я человеком, уже бы сдох, а так воскресал понемногу, хотя ожить совсем почти не надеялся.

Острота зрения вернулась полностью, и я видел куда иду, а не наполовину догадывался об этом. Теперь стали попадаться люди, спешащие по своим делам, но мало кто обращал на меня внимание, считая обычным пьяным идиотом, влипшим в крупные неприятности или мелкие разборки. Ни для кого я не представлял никакого интереса.

Доковыляв до относительно респектабельных секторов, я задержался возле уличного фонтанчика, чтобы отчистить лицо руки и одежду. С листа полированного металла на меня смотрело расписанное гематомами и ссадинами лицо, я скорчил ему рожу и едва не удивился, когда оно меня передразнило. Не узнавать себя в зеркале было обычным развлечением после побоев. Я привык.

Избавившись, насколько это было возможно, от пятен крови и нечистот, я поковылял дальше. Синякам предстояло сойти только к утру, и я уже прикидывал, как мне оправдаться перед автоматом-привратником, когда вспомнил, что нанял сотрудницу и она уже должна находиться в моём номере.

Предстать перед персоналом избитым и испачканным показалось не самой лучшей идеей, но ночевать на улице хотелось ещё меньше. Я нашарил в кармане чудом уцелевшую карту допуска в номер и постарался миновать холл обычной человеческой походкой, а не судорожным рывками подстреленной птицы. Не знаю, удалось или нет, и не стал бы спрашивать чужого мнения.