— Внимание, прыжок!

— Принято.

Я откинулся на спинку кресла, постаравшись расслабиться и отдать очередному сжатию как можно меньше сил, и поначалу всё шло привычно, рутинно. Знакомые ощущения щипали изнутри и снаружи, торопливая строчка данных, которую Тревор, как всякий искусственный разум, не мог не подсунуть капитану для полной гарантии его осведомлённости, бежала на периферии зрения. Прыжок шёл в стандартном режиме и только на выходе я почувствовал неладное.

Тревор отреагировал чуть позднее, но оба мы спохватились вовремя. Пользы только от этого большой не произошло. Вопреки прогнозу и расчёту нас несло в сторону от проложенного пути. Я ещё не понимал толком, что случилось, но уже переводил все системы в тревожный режим.

— Даниель, нештатная ситуация, капсулируйтесь!

— Есть! — ответила она и умница такая, не задала ни одного вопроса.

Отвечать всё равно было некогда, да особо и нечего. Катастрофа ещё не перешла в режим свершившегося бедствия, зрела, готовая прорваться как нарыв. Сжатие истончалось, выталкивая нас прочь, Тревор бешено считал, я почти чувствовал, как кипят его электронные мозги и пытался предсказывать сам, но реальность оказалась хуже прогнозов. Импульс прыжкового толчка отгорел, покидая корабль в изменённой пустоте Перед нами предстал главный кошмар всех космопроходцев, то чего не ждёшь, но оно всё же иногда появляется, не спрашивая на то разрешения, самое дерьмистое дерьмо, в какое только можно вляпаться, странствуя по космосу, а именно — выполаживание.

В старину думали, что вот есть в космосе чёрные дыры и белые звёзды, а остальное всё тихо, мирно и никому не мешает. Реальность, как всегда, оказалась сложнее. Едва люди начали перемещаться в пространстве, а не просто смотреть на него глазами и телескопами, выяснили, что устроено оно довольно заковыристо. Чем быстрее бежишь, тем сильнее ветер, так и вселенная особенные каверзы выстроила для тех, кто хотел прошивать её насквозь.

Сжатия пустоты верой и правдой служили нашим кораблям, они позволяли перемещаться с невообразимой скоростью, словно свёртывая путь в маленький рулон, ровные участки тоже не доставляли хлопот, поскольку там мы двигались по простой природе, но иногда встречалось и такое. Что оно — никто, в сущности, не знал.

Я никогда не попадался в эту ловушку прежде, но как любой пилот, выучил наизусть алгоритмы действий, разработанные теоретически, так как на практике далеко не каждый переживал подобного рода переключение. Выходил из него не то чтобы целым и невредимым, но хотя бы немёртвым. Тревор в этих обстоятельствах ничего не мог сделать сам, машинная система контроля давала сбои, логика плыла, сигналы резко тормозились. Вся тяжесть принятия решений ложилась на плечи пилота, и редко кто справлялся с неординарной задачей как следует.

Я всё это знал и отчаянно боялся, как феномена, так и напортачить в прохождении, только очень хотел одолеть внезапную напасть. До хруста в стиснутых челюстях рвался, потому думал нарочито медленно, чтобы действовать быстро. Те, кто сумел выбраться из выполаживания, всегда подчёркивали этот момент, и я глубоко, ровно дышал, только что стишки про себя не прочитывал. Против нас сейчас стояла не только сама пустота, но и собственный корабль тоже.

— Даниель! — сказал я спокойным командирским голосом. — Мы влипли в некорректную глиссаду, потому, пожалуйста, оставайся на месте и присматривай за Таисией. Я выкручусь, и не из такого выбирались, опыт есть.

Приврал слегка, но иногда можно. Ради того, чтобы сберечь своё и чужое самообладание. Дышать без свиста, думать внятно, реагировать чётко. Даниель ответила не сразу, и я уже решил, что накрылась заодно и связь, хотя в выполаживании она обычно (в силу примитивности внутрисудовых коммуникаций) работала, но ответа всё же дождался.

— Дочка в капсуле, а я в операторской. Помогу сколько хватит соображения. Ты не отвлекайся, тащи нас вперёд, а я постараюсь контролировать двигатели. Резерв хороший. Мы справимся.

Мало нас пришлось на такой большой корабль, экипаж тут требовался посолиднее двоих напарников, но сетовать не стоило. Пока всё складывалось нормально. Мы боролись, это главное.

— Спасибо, — сказал я.

Отлично понимая недоговоренное, я больше ничего не сказал. Если наше прохождение накроется чёрной дырой, то погибнем все, и не придётся разбираться, кто прав, кто виноват, и кого больше жалко. Мы одновременно станем пустотой.

Думать медленно, реагировать быстро, всё фиксировать. Главное — не спешить. Заповеди немногих выживших стеклянно позванивали в затылке. Я так и делал, изо всех сил заставляя себя находиться здесь и сейчас, выбрасывая прочь ненужные воспоминания. Одно обстоятельство, внятный мазок на мрачном грунте нашей картины, казалось если не обязательным, то вполне вероятным. Палачи. Инстинкт подсказывал мне, что сюда они не проберутся. Я не знал, как вычислил этот момент, но свято в него поверил и потому смог действительно хорошо расслабиться и выполнять свой долг без оглядки на ангельских придурков.

Пространство шло неровными гравитационными ухабами, словно мы ползли как телега по разбитому просёлку. Может быть, так оно и обстояло на самом деле. Никто точно не знал. Иногда мне казалось, что под нами вокруг нас и даже в самой середине общего местоположения, лежат навалом сдохшие миры и цепляются за новенькие бока Тревора, как мертвецы за спицы колёс. Я плевал на точность аллюзий, они помогали продвигаться вперёд.

Первые слабые волны здешних искажений скорее растревожили, чем навредили всерьёз, зато помогли мне поймать ритм. Корабль сжимала и растягивала необоримая, неидентифицируемая сила. Содрогался прочный корпус. Тревор беспрерывно слал сигналы бедствия. Один за другим. Искусственный интеллект просто не мог сопоставить друг с другом показания датчиков, которые сообщали ему о состоянии всех бортовых систем и воспринимал наш чудовищный полёт как самое настоящее крушение. Машинный мозг не справлялся с ситуацией, а вот биологический имел шанс подстроиться под безумие стихии. Он-то делался не на конвейере, работал по другому принципу.

Отключить приборы слежения я не мог, они существовали как придатки корабельного разума и отчитывались только перед ним. Не помогали и не мешали сейчас, когда от них не было толку, я перестал обращать внимание на пустую дробь. Всё что мне оставалось — это принимать безумные построения Тревора к сведению, но действовать исключительно своим разумением. С каждой новой судорогой континуума я вносил нужные правки курса и шёл почти на ручном управлении.

Поначалу я действовал практически наугад, как человек, что пытается отбиться от стаи комаров, против которой бессильные его кулаки и нервы, но химия и хитрость могут сработать. Я корректировал всё что мог и что не мог тоже, вписывая понемногу разумное целое корабля в вакханалию слетевшего с нарезки космоса. Мне приходилось туго.

Как и в рулоне сжатия, здесь не было звёзд, лишь трепещущая не то тенью, не то светом среда, так что я даже не мог сказать, летим мы прямо, криво, или вовсе барражируем кругами, но и не вдумывался в детали. Я проходил очередной ухаб и с мрачным упорством записывал в машинную память его характеристики. Вот этому меня вообще не учили и, почему я этот делал, навскидку бы не ответил. Впрочем, меня никто и не спрашивал.

А потом мелочёвка закончилась. Новый гравитационный пик оказался таким мощным, что я едва не вылетел из кресла. Почудилось, что тряхнуло корабль, передёрнуло корпус как затвор винтовки, но вряд ли такое произошло на самом деле, скорее, движение тела вышло непроизвольным: мой водянистый мозг, как видно, временами оказывался ничем не лучше электронного и посылал по коммуникационным каналам нервов панические сигналы борьбы-бегства. Я заставил себя сидеть ровно и спросил, надеясь, что связь по-прежнему жива:

— Даниель, как ты?

— Неважно, — ответила она не сразу и довольно сердито. Я невольно улыбнулся. — Меня тут так мотыльнуло, что чуть не выбила башкой экран, если предположить, что у нас есть экраны.