В 2017 году нашей дружбе с Сергеем Жаровым будет пятьдесят лет. Территориально он приблизился и живет теперь недалеко от Алтуфьево, в Отрадном, но нас объединяет не только серая ветка метро, нас объединяет и другая дорога, дорога на Ригу, или «М-9». Сергей сворачивает раньше, на Старую Торопу, это край Тверской области, а я еду дальше, до поворота на Себеж, там на лесных дорогах затерялась крохотная и уютная деревушка Ашково. До Идрицы двенадцать километров, там расположилось еще несколько деревушек, и вместе они образуют Мостищенскую волость. По не совсем понятным причинам там сохранились волости, но мне это нравится, также как и улусы в далекой Якутии.

К слову сказать, Сергей не только мастерски разыгрывает контргамбит Фалькбеера, но и пишет блестящие эпиграммы. А однажды он сообщил мне по секрету: «Наиль, а ты не находишь, что когда мы едем на метро, то чем ближе к Алтуфьево, тем меньше лиц, похожих на курфюрстов?» Отчего же не согласиться с мастером тонких наблюдений! Вот еще одно его неповторимое выражение: «Часто, прогуливаясь с собачкой, я замечал очень много молодых женщин с колясками и, всматриваясь в их лица, подметил, что все они имеют общее свойство, и я назвал их „девушки повышенной невзрачности“» Как-то я поделился этим наблюдением с одной из них, расположившейся рядом. Ее лицо стало принимать каменное выражение, она стала напоминать Старшую Сестру из «Полета над гнездом кукушки» Дэна Кизи или женщину-тучу, встречающуюся в бюджетных организациях, и я поспешил успокоить ее: «Кроме вас, конечно, кроме вас!» Она просияла и без малейшего промедления радостно закивала в ответ. Как будто бы Сергей уловил сокровенные пропорции и просто озвучил ее тайное знание. Возможно также, что она тосковала о золотом сечении в браке и, невероятно теперь расположенная к неожиданному собеседнику, рассказала бы еще и не такое, но незнакомец с собачкой внезапно испарился, вернее, с ним произошла внезапная метаморфоза: глаза его устремились в неведомую даль, и девушку посетила страшная догадка об астральном путешественнике и двойниках. Она пожалела о том, как мало времени она проводила с бабушкой, а ведь бабушки знают об этом в подробностях, не говоря уж о метемпсихозе, когда вдруг человек превращается в свинью и начинает хрюкать, – в общем, девушка испытала волну сиротливого чувства и огромной радости. «Вот бы сейчас закричать изо всех сил, как раньше!» – подумала она.

Как создаются такие метафоры? Из аналогии. И Сергей подсказывает: «Ты помнишь, были дома повышенной комфортности?» Так появились и девушки «повышенной невзрачности». Обращение к советским архетипам не может не захватывать все ваше существо, например, были «дома образцового содержания». До «семьи образцового поведения» оставалось совсем немного…

Как появились стулья? Хочу заметить, что неодушевленные предметы всегда появляются без предварительного предупреждения, и не только потому, что они игнорируют вербальную коммуникацию. Их стихия – внезапность и ошеломление. Они появляются как манифест, и об этом знает каждый, кто терял и находил. Не могу не рассказать об одном эпизоде из моей обыденной жизни. Однажды утром я пошел к мусоропроводу, в одной руке были пакет и ключи, все двери я запер и должен был сразу ехать на работу. Нехорошая догадка пронзила меня на лестнице: «А вот и опасность – ключ и пакет в одной руке, так можно и…», но разве может невротическая реакция остановить уверенного идальго?.. Пакет был выброшен в адский желоб. А ключей уже не было. Их не было нигде! Я судорожно обыскал сумку и карманы – они испарились. И я понял – они должны быть недалеко от пакета, их ускорение свободного падения совпадало. Я бросился в ДЭЗ, нашел мастера, он позвонил парню-узбеку, в ведении которого была заповедная комната, и вот мы перед открытой дверью, и перед нами гора мусора, ну, просто документ эпохи. Я быстро нашел свой пакет и так же быстро превратился в минера или энтомолога: перестал дышать и стал методично дифференцировать предметный мир. А вообще, кто-нибудь из вас наблюдал за воронами на стройке? Они занимались тем же самым: на моих глазах три вороны структурировали хаос – у одной появилась гора целлофана, у другой – гора пенопласта, а третья специализировалась на ветоши и скоро образовала целую гору тряпок. Так бы и сидеть около них, так бы и наслаждаться…

Тем временем все поиски оказались напрасными, и приехал мой сын Тимур. Меня поразило его спокойствие. Он похлопал по моей куртке и достал ключи. У меня не было сил смеяться, но внезапность и ошеломление были налицо. Можно себе представить, что было бы с миром, если бы все диваны заговорили!

Позвонил Сергей Жаров: «Наиль, в ФИАНе проходит инвентаризация, и я для тебя утащил пять списанных стульев из президиума! Для твоего дома в Ашково». Я так и замер. И время было тяжелое, и эгоизм побеждал повсеместно, под него даже придумали термин – «атомарная личность» («ничего личного – только бизнес»), и вот, посреди пустоши человеческой появляется Сергей Жаров как провозвестник общинного духа! Как единственный и неповторимый! «Ты знаешь Гену, у него фургон „фольксваген“, он их увез к себе в церковь, ты должен туда поехать». – «И где же эта церковь?» – «А на Никитских Воротах, там, где Пушкин венчался с Натали». Это было уже слишком! Из глубины веков появились образы, звуки и запахи. В таких случаях мастер недирективного гипноза Милтон Эриксон предлагал пользоваться простым взмахом руки. Я описал рукой полукруг, и все исчезло.

На следующий день мы ехали с Тимуром за стульями, и по дороге я рассказывал ему о карме этих стульев, о их детстве и юности, о мастерах, которые их делали, о их зрелости и о том, как они попали в президиум, об академиках Басове и Прохорове (Нобелевские лауреаты), о Келдыше и Игоре Тамме, которые, возможно, сидели на них. И Тимур проникся и понимающе кивал в ответ. И вот Гена выходит навстречу, и вот он говорит: «Наиль, а можно я один оставлю себе?» – «Да хоть два!» – рассмеялся я. – «Нет, только один», – ответил он.

Три стадии существуют и в шахматах и в жизни: дебют, миттельшпиль и эндшпиль. Позади прекрасные годы юности. Теперь эти стулья живут в Ашково, и им, как и людям, следует набраться и мужества, и терпения. И не только потому, что на них при моем отсутствии теперь сидят мыши, но также и для того, чтобы почувствовать Вечное Возвращение одного оболганного германского философа по имени Фридрих Ницше. Хорошая была троица: филолог Фридрих Ницше, баронесса Саломея Лу и доктор Пауль Рэ. А недалеко, в Байрёйте, жил Рихард Вагнер с молодой Козимой, дочерью Ференца Листа. Он отбил ее у жениха, блистательного пианиста Ганса фон Бюлова, и несчастный хотел покончить с жизнью, но удивительно, что в эпоху, когда не было Интернета и мобильной связи, а воду наливали в графины прямо из Невы, на выручку ему поспешил Петр Ильич Чайковский. Он посвятил ему свой Первый фортепианный концерт и попросил его быть первым исполнителем. И только на первый взгляд это не имеет никакого отношения к стульям из ФИАНа.

В 1996 году в поисках базы для БК «Спартак-Москва» я не принял несколько предложений в Подмосковье, до того разрушенный и унылый вид имели эти бывшие санатории, в них сохранились когда-то красные ковровые дорожки и ущербные гигантские люстры с частично выбитым хрусталем. Под стать был и оставшийся персонал: люди-тени с поникшим взором и тихими речами свидетелей кораблекрушения. Общение с ними было непростым делом: надо было сочувственно кивать, верить их мифическим историям и не забывать о палате интенсивной терапии в случае счастливого приобретения спонсора. Картина парабиоза и захолустья в ожидании инвентаризации. Уезжал я от них в странном состоянии внутреннего смятения и отрешенности, как будто целый день провел в оранжерее с цветущей геранью.

Я рассказал об этом А. Я. Гомельскому, знаменитому «папе» советского баскетбола, который частенько забегал к нам. Описание пустоши не произвело на него впечатления, спокойствие и невозмутимость гуру были его отличительными чертами после ухода с хлопотливой тренерской работы. Но эта отрешенность была обманчивой, за ней скрывались и проницательный, острый ум, и стремительная реакция. Слегка наклонившись, он стал рассказывать мне о старой базе ЦСКА в Латвии, в поселке Энгуре, в ста километрах от Риги. «Вот если бы ты рискнул, – добавил он, – ведь это был еще СССР, и теперь я там никого не знаю…» В апреле 1996 года я уже ехал в автобусе, пузатом и удобном львовском автобусе «Рига – Колка». Через час с небольшим я вышел на остановке Энгуре. Так далеко в Латвию я еще не забирался.