Выпускающий редактор Руслан Залетов

Корректор Татьяна Антонова

Компьютерная верстка Антон Дятлов

Художественное оформление Екатерина Васильева

Художник Анна Дмитриевна Дроздецкая

© Н. Р. Рашидов, текст, 2019

© А. Д. Дроздецкая, иллюстрации, 2019

© Де'Либри, издание, оформление, 2019

Неожиданные встречи – не редкость в Клинике им. Е. М. Тареева, вот и на этот раз мы встретились в кабинете психотерапии с проректором по внешнеэкономическим связям Лавры, она была из Питера и какое-то время работала в команде нашего Президента. Несмотря на свой высокий чин, она не растеряла милые добродетели, например способность восторженно удивляться и радоваться малому, мимо которого иные проходят, не замечая.

В порыве душевной щедрости она сообщила мне, что в ее планах познакомить меня с ректором Лавры, архиепископом, и вручить официальное приглашение в Лавру на Рождество.

С архиепископом я уже был знаком. Поскольку папа Е. М. Тареева был когда-то тоже ректором Лавры, то по традиции мы проводили там выездные Тареевские чтения, где я однажды выступал с докладом, там мы и познакомились. Тогда же с отцом Платоном, курирующим науку в Лавре, мы обсуждали тему юнгианской Тени.

И вот, получив приглашение, я поехал. Но поехал не через Ярославский вокзал, а выбрал короткий путь: мимо моего дома шел автобус до станции Лось, а там я должен был сесть в электричку до Сергиева Посада.

А вот и электричка! «До Сергиева Посада идет?» – спросил я на всякий случай одну бабушку. «Идет, идет, милок, прямо и садись!»

Примерно через час надо было выходить, но я обнаружил странное: в вагоне никого не было, кроме мужчины с санками. Поезд стал тормозить, мужчина пошел к выходу и, поравнявшись со мной, сказал: «Конечная, надо выходить!» – «Разве не Сергиев Посад?» – я похолодел. «Нет, это софринское направление, они идут в одно время, но с разных платформ, а это станция Чкаловская – город космонавтов».

Я поспешил за ним в полном смятении. Мы оказались одни на платформе, уходящая электричка оставила за собой завихрения снежной пыли, и наступила тишина. Я подумал, что все-таки это планета Земля и все-таки хоть тут я не ошибся. Но мужчина с санками прервал мои размышления: «Пойдемте на КПП, там разберемся». На КПП офицеры, выслушав мой печальный рассказ, дали мне две шинели и отправили спать в гостевую комнату. «Мы вас разбудим в четыре утра, электричка в Москву – в 4.17.». Но только я укрылся колючей солдатской шинелью, как меня растолкали: «Быстро, быстро вставайте, тут космонавт с семьей едет в церковь через Ярославское шоссе, там будет ГАИ, они вам помогут с попуткой!»

Так и получилось, я попрощался с семьей космонавта и увидел перед собой крохотную будку и двух сотрудников ГАИ. Я воодушевился в ожидании близкой развязки.

Прошел час, потом второй, а потом и третий. Машин было немного, и все они сворачивали задолго до Сергиева Посада, в местную, деревенскую церковь, семья космонавта тоже ехала туда же.

Холод был жуткий, внутри будки находился самодельный рефлектор с открытой спиралью, протянутой из угла в угол по диагонали, и помещались там только двое. Так, чередуясь, мы и согревались. Наступало утро. Неожиданно меня окликнули: «Скорее, скорее, он едет в Медведково!» Я выбежал из будки и увидел старый «ушастый» «Запорожец». Медведково! Родные края! А там пешком до дома – и спать!

Появился водитель. Долговязый парень странного вида в очках с большими диоптриями, отчего его глаза казались точками, как на детских рисунках. «Я должен посоветоваться», – сказал он и исчез в машине. С ним сидела какая-то женщина. Через минуту он вышел: «Она не хочет, извините!» Офицеры стали призывать его к милосердию и даже стыдить, и я остановил их: «Оставьте его, пусть едет, мало ли чего, может, у нее токсикоз и ее выворачивает каждые полчаса, мало ли чего…»

И вот луна, высокие, остроконечные ели и дорога. «Запорожец» удаляется. Но вдруг происходит нечто ошеломительное – он резко поворачивает вправо и уходит в сугроб кювета! Мы переглянулись, я бросился было к машине, но офицеры остановили: «Не надо. Сам подойдет!» Кое-как открыв дверь, водитель, весь в снегу, подошел к нам. «Что случилось?» – спросили офицеры. «Я ничего не понимаю, это впервые в моей жизни – руль сам повернул вправо, я даже не успел среагировать! И потом, мы посоветовались и решили ехать в Лавру, ведь вам именно туда?» – «Именно туда». Я почувствовал, что вот-вот появится нимб. Все были подавлены. Молча мы вытащили машину, молча обнялся я с офицерами – теперь им будет что рассказать дома, – и молча ехали в Лавру.

Встретившись с архиепископом, я рассказал ему о приключении, он внимательно и удивленно слушал, потом рассмеялся и заключил: «Эка они вас водили!»

Был у меня сиамский кот, которого когда-то привезла Света Клионовская из Литвы. В плетеной корзинке лежал прелестный котенок. Я назвал его Мякки, а полное имя звучало «Мякки Мяккинен Неотразимый». Позднее, когда он подрос, я приучил его к пленэру: сажал в мой знаменитый польский рюкзак, с которым я прошел всю Колыму и Чукотку, размещая его так, чтобы он мог видеть пространства, садился на велосипед, и мы устремлялись в леса, все дальше и дальше по солнечным тропинкам до безлюдной полянки, там я его выпускал. То, что он видел, было большим стрессом для него: рот его был раскрыт, язык на плече, весь в смятении от космизма окружающего его мира, он садился на четвереньки, если можно так обозначить положение доблестного идальго, и начинал ползти, он полз в густую траву и там переводил дух. Адаптировался он удивительно быстро, и через полчаса он уже ловил стрекоз и перевоплощался в Доблестного Охотника. Заметил я новое его качество: он любил принимать героические позы, но для этого ему требовалось возвышение, он находил пень или упавшее дерево и уже оттуда устремлял горделивый взор в дали дальние, далеко за линию горизонта, и так замирал. Что ему чудилось? Кем он себя представлял? «Ты не нарцисс, случайно?», – смеялся я, но он не отвлекался. За эту его любовь к героическому я дал ему еще одно имя: «Зигфрид». Вечерами мы не разлучались. Когда я читал, он сидел под настольной лампой и следил за моим глазами, а когда страница заканчивалась, начинались настоящие чудеса: я поднимал голову, а он переворачивал страницу, и не молча переворачивал, как делают иные холопы, склонные к ресентименту, а обязательно комментировал, а я подражал ему интонационно, как учил Милтон Эриксон: «…сначала подстройка, потом изменения». Особенно он любил комментировать Мартина Хайдеггера и Сёрена Кьеркегора. Его познания в натурфилософии были так глубоки и обширны, что я присвоил ему титул барона, и он стал именоваться не иначе как «Барон фон Мякки, кабинетный философ», в лесах же он продолжал линию героического Зигфрида.

Проходили годы. Тяжелые девяностые принесли книжное пиршество, лавину репринтов, и новых переводов, и новых авторов, и каждую неделю я приносил домой стопку новых книг, и глаза мои горели, как у моего Зигфрида-охотника. Мякки встречал меня с неизменной любовью и всегда спрашивал: «Опять книги?», а я мог и не отвечать, просто кивал в ответ, но тогда Мякки шел дальше: «А какие? А нет ли ничего по теоретическому мышковедению?» Но однажды он неожиданно спрашивает: «А когда ты мне кошечку принесешь?» Это застало меня врасплох – Мякки вырос, и ему нужна подруга жизни. Я не стал медлить и позвонил своему хорошему другу, главному ветеринару Лукойла, Владимиру Михайловичу Федоринову, стоявшему у истоков первых ветеринарных круглосуточных клиник в Москве и самой первой, появившейся на улице Россолимо. Он меня обрадовал – у главврача поликлиники № 6 Минатома скоро должны быть сиамские котята, я немедленно сообщил об этом Мякки, и мы стали ждать. А скоро позвонила и Гусева: «Можно приезжать». И вот я с притихшим котенком за пазухой еду в метро, Тимур, мой сын, открывает дверь. Кошечка настолько маленькая, что ее глазки еще не фокусируют, я опускаю ее перед Мякки, и мы с Тимуром замираем? Не обидит ли, не обойдется ли грубо с принцессой? Так мы и стояли, два божества, а внизу разворачивались события. Мякки обошел ее вокруг, это был известный масонский прием, перенятый у храмовых существ двуногими, хотя Аристотель упрямо отказывал человеку в прямохождении и причислял его к четвероногим, что я считаю большой и неоправданной честью для человека. Тем временем Мякки осторожно взял свою юную подругу за шиворот и, приподняв над полом, тихонько покачал. Девочка закрыла глаза от удовольствия. Во время этого экзерсиса и появилось ее имя: «Брунгильда, подруга Зигфрида». И так они начали жить вместе, их домом была большая перевернутая корзина. Они очень много разговаривали, Мякки рассказывал ей о книгах и путешествиях в леса, а Брунгильда слушала и не отрывала от него глаз. Это был идеальный союз, а вскоре Брунгильда родила четырех котят, став заботливой мамой. Пространство изменилось: внизу кормящая Брунгильда, на возвышении – Мякки с героическим выражением. Котята подросли, и я раздал их юным спартаковцам из «Крыльев Москвы», который вскоре стал БК «Спартак – Москва». И еще одна маленькая, но немаловажная деталь: у Мякки был свой лоток в туалете, туда он привел свою подружку, посадил ее в свой лоток, а сам прыгнул на унитаз, примостился и осуществил важную акцию. Мы с Тимуром только переглянулись, это было опять за пределами инстинкта.