В семь утра я уже сижу за столом, пью чай и мысленно проговариваю строчки стихотворения.

И это моя магия.

Если вчера я была безразлична ко всему этому бардаку, то сегодня настал мой час. Я чувствую торжественность момента — во всём. Каждая минута пропитана ощущением, что этот день особенный.

Я еду в пустой маршрутке, слушаю музыку в наушниках и отмечаю каждую деталь: стекло льда на лужах, заледеневшие чёрные деревья, люди одетые не по погоде, первый пар изо рта.

Дворец культуры, в котором всё проходит, ещё спокоен и тих. Первые люди только — только собираются. Лениво мотает шнуры звукооператор, Сергей Анатольевич похрапывает в кресле на первом ряду, распевается какая-то первокурсница в гримёрке.

Я готова…

Настолько готова, что с точностью до секунды могу описать весь мой день.

— Ма-ама-ма-ма-ма-а-а-а, — распевается первокурсница, а я проговариваю каждую строчку своего выступления.

Не забуду их. Я готова, но всё равно повторяю, чтобы успокоиться.

Когда администратор идёт к гримёрке, вставить программу выступления в висящую на двери мультифору, тороплюсь за ним.

Люблю изучать программу и видеть своё имя.

Делаю фото, чтобы всегда было при себе и начинаю искать знакомые фамилии.

Роня выступает пятой со своим сольным номером. Она лучшая в своей номинации, и все знают, это просто условность.

Ника — третья, и ещё номер с ансамблем. За неё мы переживаем всегда, потому что иногда в попытке сделать что-то необыкновенное, она загоняется и выдаёт высококачественную лажу.

Я… себя не нахожу! Список чтецов до отвращения короток, мне нет смысла вчитываться в каждое имя, будто в нём спрячется моё.

Меня нет, и сердце стремится к земле, ноги сами несут на выход из гримёрки.

Сергей Анатольевич мгновенно просыпается, и тут же бросает меня одну. Бежит выяснять где я, а через пять длиннющих минут, тянущихся, как резина, возвращается злой.

— Ты в авторском! — рявкает, будто это я виновата.

— Но зачем? Вы же меня не подавали туда, я не готовилась! — вскакиваю с места, уверенная, что кто-то что-то перепутал.

— Ничего не попишешь.

— Зачем вы это сделали? — почему-то охватывает злость на преподавателя. Он запросто вмешивается в любую личную жизнь и не отличается тактом. С него бы сталось заменить категории, но это уже просто ни в какие рамки!

— Я не менял ничего, — спокойно отвечает он. — Не знаю кто твой благодетель, но ты в авторском. Позор какой. — Сергей Анатольевич сжимает большим и указательным пальцами переносицу и тяжко вздыхает. — Всё, с глаз долой! Как выступишь — так выступишь. Ничего не поделать. Иди!

— Но как?..

— Иди! — рычит, и я ухожу, то и дело оглядываясь.

Он считает, что я виновата? Хотя кто знает, где прячутся враги и чьи они…

У меня мелко дрожат руки, колени и в горле сухо — плохой знак.

Останавливаюсь у куллера и выпиваю разом три стаканчика воды, отчего становится только хуже. Захожусь кашлем, на глазах выступают слёзы. А вытерев их, вижу на пальцах следы туши. Чёрт! Размазала всё, что так старательно “наводила” с утра. Капец и конец макияжу!

Со стороны, должно быть, кажется, что я рыдаю. Видок не очень, потому когда проходящие мимо, смотрят с сожалением, я их полностью понимаю.

День катится ко всем чертям.

Мой идеальный, торжественный праздник искусства, превращается в чёрти что, и я не готова с этим смиряться!

Падаю тут же, у куллера на скамейку, прикрываю глаза и. думаю.

Авторский стих.

Мне совесть не позволит прочесть что-то плохое. Но что? Я не готова читать это…

Очевидно, сидя с потёкшей тушью и закрытыми глазами, я просто экспонат для обучения. Рядом кто-то останавливается, очевидно, чтобы попрыгать на костях.

Но нет. Пришедший молчит, я прислушиваюсь к ощущениям: послать или проигнорировать?

Открываю на всякий случай глаза и сталкиваюсь с внимательным, тёплым взглядом Саши.

Великий, уперевшись руками в колени, склонился ко мне так, чтобы лицами быть на одном уровне. Он пугающе близко. Я отстраняюсь, размазавшись затылком о стену.

Саша — нереальное видение. Иначе почему загадочно смотрит и молчит?

— Ты меня пугаешь, — осипло признаюсь я, и тотчас прокашливаюсь.

Вот чёрт! Что с моим голосом?!

Почему говорю шершаво и тихо?

Голос сел?

Нет! НЕТ! Пришла беда откуда не ждали!

Может просто… нервы и холодная вода.

Я как рыба хватаю ртом воздух, но понимаю, что не могу ничего исправить. Горло сковало, там будто ком, который невозможно проглотить, и от отчаяния уже настоящие слёзы бегут по щекам.

— Тш… так только хуже будет, — бормочет наконец прекрасная статуя Аполлонова, делает ко мне шаг и начинает быстро вытирать мои слёзы бумажным платочком. — От слёз голос портится, — неуместно умничает он, а я свирепо смотрю в сторону.

Садится на корточки, невольно касаясь моих коленей руками, а потом начинает гладить меня по волосам, заставляет посмотреть на себя.

— Тш… Таблетки? Какие?

— Я… — опять сиплю. — Наверное. блин. “Гомеовокс”? — это кошмарно, но факт. Я звучу как дьяволица. Хриплая, вернувшаяся с пьянки в караоке дьяволица. Никаких тебе колокольчиков, серебром прокатывающихся в самые уши. Никакого бархатного тембра, ласкающего слух. Пропоица! Которая собралась вещать о любви и верности.

— Твою мать, — выдыхает Саша. — Давай начнём с чая, что ли? Какая ты по очереди?

Достаю телефон и ищу себя, но картинка расплывается из-за слёз, и Саша перехватив мобильный, изучает список сам. Находит мою фамилию в номинации “Автор — исполнитель” и считает время.

— У нас часов пять-шесть впереди. Тут перерыв ещё.

Я убито киваю.

— Соберись, что-нибудь придумаем, — заверяет Великий.

Я киваю снова. А потом вдруг начинаю истерично смеяться.

— Кошмар в том, что у меня нет номера, — точно курильщик со стажем выдаю я, и продолжаю смеяться уже из-за собственного голоса. — Это провал!

— Нет номера? — Саша хмурится, будто не верит.

— Меня кто-то переставил из одной номинации в другую, — жму плечами, словно меня это больше не беспокоит.

Саша кивает напряжённо, резко, а потом встаёт и тянет меня за собой:

— Идём. Нужно спокойное место, где мы тебя починим.

Саша заботлив и это сбивает с толку.

Сгонял в аптеку, раздобыл чай, мёд. Сделал всё, что было можно, и я не могу понять, как мне себя вести.

Странно — сидеть и смотреть, как Александр заваривает мне пакетик шалфея, кладёт туда мёд, тщательно всё перемешивает, будто я сама не в состоянии.

Мы с ним нашли свободную гримерку. Она крошечная, и очень пыльная, явно давно используется только, как склад. Всюду высятся нагроможденные один на другой кресла из концертного зала. Стоит огромный сундук с пахнущим старостью тряпьем. А я сажусь в одно из одиноких кресел и кутаюсь от сквозняка в какую-то царскую мантию. Она показалась самой чистой из всего, забавно, но в комплекте шла корона.

Саша протягивает чашку. Ставлю ее на гримёрный столик, чтобы не обжечься.

— Спасибо, — киваю, а он изображает ужас.

— Не болтай! Нельзя, — зачем-то подмигивает. Совсем как прежде, по-дружески, почти флиртует. — Ммм, это даже интересно, — разворачивает стул спинкой вперёд, седлает его. — Вера молчит — я говорю!

Мне становится не по себе.

Его насмешка звучит, как угроза. И смотрит Саша так внимательно, будто изучает интересный экспонат.

А у меня ладошки потеют, нервничаю так сильно, что на второй план уходит даже чертов конкурс и отсутствие номера.

— Не бойся. Я не злопамятный, — тихо бормочет Великий и упирается лбом в спинку стула.

— Не боюсь, — шепчу и тут же делаю глоток чая. — Я не имею к тебе претензий… никаких!

— Почему? — он поднимает на меня глаза.

Жму плечами и грею замерзающие пальцы о чашку.

Между мной и Сашей расстояние всего-ничего, а я его хорошо чувствую. Он тёплый. Правильно пахнет. Я могу разобрать каждую незначительную ямку на его коже, и от желания коснуться его лица, покалывает в кончиках пальцев.