— Сначала, значицо, завыло оно. Выло-выло, по темноте обычно. Ажно выло так, что мураши по телу устремлялись, долго не затыкалось. Сержно, кузнец, осерчал, спать не мог со психу. Взял ночью свою кувалдень кузнечную, да пошёл в лес, да так и не вернулси. Нашли кожу его снятую, да мясо, словно стая волков над ним покумекала. И ещё нашли иродь проклятую, из веток и грязюки чёрную, ведовскую, посредь поляны. Вокруг неё трава пожухла, почернела и деревья к земле склонились. Сожгли её тут же. Потом спокойно было с неделю, а потом опять завыло, ещё пуще прежнего. Собрались мужики в ночь на Починки, с вилами и факелами, пошли на вой, да не вернулись. С той ночи зверина эта в деревню стала захаживать. Затемно по делам ходил — утаскивала, но в дома не ломилась, Всемать наверное нас защищала от лиха энтого. Ну… мы и побежали, как тут поживешь-то? Померла наша Норийка, деревня родная. К тебе пришли. Молим тебя о спасении и милости, верни нам землю нашу!

— Так что же, никто не видел зверя этого? — спросил мужичка Зигой.

— Не, барин. Все кто видел — померли видать от нево же.

— Что, ссыкотно тебе, камыс? — не выдержала Зильда и подала голос.

— Да нет, — улыбнулся ей Зиной улыбкой без переднего зуба. — Думаю, как свой мешок повезу. Размоет уже дороги, как к дому буду подъезжать, тяжело с телегой будет. И ума не приложу, зачем князь вас позвал.

— Что ты мелешь? — Зильда поднялась и вышла к Зигою.

— Тащемта, у нас бабам слова не дают, — Зигой демонстративно повернулся к ней спиной и хлопнул в ладоши, чтобы привлечь внимание всех наёмников. — Нема там тёмной силы, ус свой даю на отсеченье! Так-то бывает, что биорн блудливый, али волкан лапу или пасть поврежает. И не может охотиться уже на оленей. От голода повоешь сам, как жрать не сможешь, а там и на человека можно сходить. Человеки худо бегают, медленно, а на вкус оние может и ничего, сам не пробовал, но зверью как олени сгодятся — эт железно. Загонял я уже таких, блудливых. Шкура биорна в моей юрте больше вон ентого стола будет. А засим, прощаю вас, огольцев, зла не держу и отпускаю всех восвояси. Силу эту «тёмную» сам изгоню с земель князя. Нечего вам тут, воякам, делать. Домой идите.

— Это что ж, ты нас домой отправляешь, шакал узкоглазый? — Зильда грубо толкнула его в плёчо.

— Ты смотри, какая, — рассмеялся Зигой, скользнул глазами по её точёной фигурке и важно упёр руки в пояс. — Бузить будешь — заберу ж тебя второй женой, да научу уму разуму. Телега большая у меня… самая большая, что с земли родной ездит. И для мешка и для тебя места хватит.

Зильда побелела и оглянулась в поисках предмета, способного проломить череп угловатого нахала, но тут уже к ним подошёл стражник и мягко толкнул Зильду древком бердыша, указывая на её место.

— Ух, я тебя… — прошипела Зильда ледяным тоном, едва дыша от ярости, но всё же села на место.

К князю вышел худощавый высокий и статный мужчина, одетый в облегающие штаны и расшитую рубаху с гербом, один из Стрелков.

— Даже если просто зверь это будет награду даёшь, князь?

Князь кивнул, но это стрелка не устроило.

— Ты уж не серчай, князь, и дерзость мою прости, но в чём подвох? Отряд арбалетчиков и мамонта отстреляет, если надо будет, да вот только кажется мне, что князь от его вида расстроится и не рад платить будет.

Князь рассмеялся грубо и громко, но от души, поднялся и с улыбкой ответил:

— Нет подвоха. Мог бы я послать свою дружину верную, да стереть это чудище с лица земли моей. Да вот только князем я совсем недавно стал, тяжкое это бремя и совсем мало в нём веселья. Вот и подумал я, раз зверь невиданный в этих краях завёлся, так почему бы мне охоту на него не устроить. Пускай я сам уж не могу на такие дела княжеское время тратить, как в молодости тратил, но других повесить смогу. А сам чучелом зверя, да рассказами о том, как его загнали, сыт останусь. Да и по окончанию охоты всех жду ещё на пир и гуляния. Может, ещё какую работку вам придумаю.

Старый стрелок ещё раз оглядел князя с недоверием, немного подумал, расплылся в жесткой и неприятной ухмылке и кивнул князю. Он выполнял и не такие прихоти за деньги.

Сечные Псы проснулись ещё до рассвета, от криков, но не петухов, а Зильды. Она нещадно хлестала их полуголые тела нагайкой, брызгала из ведра ледяной водой и осыпала самыми чёрными проклятьями и ругательствами.

— Ну шош ты лютуешь, дъяволица! — умолял Беззубый, пытаясь спрятаться от ударов.

— Проснулся, пёс?! — орала на него Зильда. — Раскрыл зенки блудливые свои, сучий сын?!

— А как тутама не проснуться?! Приголубила так приголубила! В ушах звенит, — проскулил в ответ Беззубый, потёр кровавый след на плече, и встал.

— Собирайся. Живо. Выступаем через полчаса, — уже спокойно ответила Зильда, за её спиной с промятой травы поднимались остальные члены банды.

— Так затемно же ещё, хозяйка, — заскулил Беззубый. — Куда ж мы по темну попрёмся?

— За добычей попрёмся, пока другие не урвали.

— Ты ж сама, хозяйка, видела, сколько их там собралося. Шо мы делать-то будем?

— Обгоним их по горным тропам, найдём тварь, снесём голову, по тропам же и вернёмся за наградой. Лошади и обозы их сильно задержат. Дорога мрачнее, чем бабы, что с тобой за бабло соглашаются.

— Твою мать! — басовито проснулся Забой.

— А ежели чудисче эт нас само снесёт? — недоверчиво спросил Беззубый.

— Я скорее как курица тебе яйцо снесу и болтанку сделаю, Беззубый! Не моли чепухи.

Беззубый посмотрел в её горящие, непреклонные глаза, усмехнулся и кивнул.

— Эх, пожрать бы ещё, — похлопал он по животу. — Не все ж пировали…

— К Тихоне подойди, — уже тихо сказала Зильда. — Не зря ж мы всё ночь не спали, да им кухню после пира обносили. Дня три сыты будете. А там деревни далёкие и никто слово против не скажет. Будут кормить. Никуда не денутся.

— Ой, ты хозяюшка у нас! — улыбнулся Беззубый. — А ежема не получитца нишо?

— А если не получится — в лесах засядем, награду по пути умыкнём и скроемся. Или тут награбим. А терять нам уж ничего. Всё равно за моря бежать.

— Как есть пить бежать, хозяюшка!

Зильда покачала головой от его идиотских присказок, нахмурилась, да заулыбалась как девчонка. Побудка банды прошла успешно, лагерь пришёл в движение, Зильда выдохнулся свободна и пошла к заборчику у которого был привязан её конь.

— Ну что, Огонёк? Не выспался? — конь тихонько заржал в ответ и потряс гривой. Зильда неспешно сняла с него седло и упряжь. — Тут наши пути расходятся, государь. Хорошо ты меня возил, ни разу не подвёл. И я тебя не подведу. Могла бы тебя втридорога загнать, тут таких скакунов и не видывали, в горах этих. Не зачем тут такие звери величественные, как ты. Но мы с тобой братья равные, жизнью тебе обязана и знаю, что ты тебе свобода так же люба, как и нам. Чёрт его знает, какой у тебя хозяин будет, добрый или злой. А потому… ты сам себе теперь хозяин. Не поминай лихом, да беги быстрее ветра, добрый друг.

Не было у них поклажи, кроме самих себя, пары мешков провианта и острых кормильцев своих — сабель, мечей, да булав. Шли они быстро, часто прибавляя с горки трусцой. Зильда не оставила коня специально, чтобы добиться максимального боевого духа. Бежала и сбивала ноги со всеми, задыхалась от пыли, сгибаясь иногда в три погибели и выхаркивая дышла. В привалах валилась со всеми в грязь, пила из луж, выжимала траву губами, и если везло, освежалась в ручьях.

Зильда поднимала банду ещё до рассвета, гнала их по прохладе, пока солнце не начало жарить, затем переводила на свободный шаг. И вечером они снова бежали. Из еды был скудный завтрак и максимально плотный ужин на ночь, по крайней мере, первые полтора дня, пока всё не кончилось. Но им к голодной и не привыкать. Наоборот — глад был их стихией, дрались они только и лучше, когда речь шла о том, чтоб дух не спустить, да в перспективе брюхо отбить.

Поэтому и пережили столько кошмарных походов и выбрались даже из пары чумных городов.