— Так Зверь здесь? — Роймата в нетерпении поставил чашку на стол и впился глазами в старика.

— Здесь, — старик сделал паузу и ещё раз с неудовольствием осмотрел Ежва. Похоже, его смущали не нити, сшивающие рот хранителя, а то, что он может потреблять только жидкость и отказался от угощений, так же как и Роймата. — Токмо мы его не видели. Сдаётся нам это дух злой и намерно бестелесный. Хотя бегленцы из деревень разорённых и говорят, что видели человека чёрного… но нам кажется это у них в умах только так страх отобразилси.

— Беглецы? Свидетели? Вы с ними говорили? — Роймата оживился ещё больше.

— Дык каждый день говорим! Они ж сюда стекаются, как о защитнике нашем прознали. То-то мы вас хлебом и солью встретили, думали, что ещё в нашем полку прибавленье. Да нам и не жалко, всё равно гостей на сбор урожая каждый год принимаем.

— И где сейчас эти… беглецы?

— Мы их покамест расселили по землянкам зимним и погребам. Ну и кто из смелых и добросердных их сразу к себе домой заселил. Несколько гостей уже желанье изъявили тут всё заново начать, да мы и не супротив. Нам кровь разбавлять полезно, а то много молодежь у нас городской жизнью в Донцке прельщается. Думаем мы им дома уже начать клепать, в воскресенье соберём мужиков, да сруб пойдём до лесу заготавливать, а потом…

— Нам нужно будет опросить их, — прервал его Роймата тоном не терпящим возражений и намекающим на срочность.

— Добре, господин! — кивнул старик. — Вы ещё, наверное, захотите посмотреть, как тут нечистая развлекается. Пойдёмте, пойдёмте всё покажу.

— Уж мы погоды, господин, тут такой никогда не видывали. Все холода обычно у Валашки оседают, там далеко за лесом и скалами. Да и не время ещё для дождей ледяных и снега. Щас вот только солнышко выглянуло, а до того как вы на пороге появились, три дня мерзкий дождина моросил, не смолкал, извёл нас всех.

Роймата уже был в курсе, сапоги его то и дело тонули в грязной мешанине и он всё больше жался к траве у заборчиков. Они ушли до окраины деревни, где начинались загоны для скота, крытые ночные стойбища и пастбища. Дождь прекратился, из под хмурых разорванных тучек просвечивало солнце.

— Ну вот, господин, смотри, — старик махнул на три туши, лежащие за забором и прикрытые мешковиной. — Эти три овцы ночью пали. А той ночью ещё четыре и одна корова. Четыре десятка голов недосчитались, с тех пор как нечистая пришла. Их никто не трогал, мужчины по ночам за скотом в амбарах присматривали, глаз не смыкали. Дух резвиться, падучку на зверьмо насылает, паскуда. Эт конечно, капля в море, да вот год целый бы нам с таким соседом не хотелось жить. Без штанов оставит.

Роймата нагнулся, осторожно приподнял ткань рукой в кожаной перчатки и бегло осмотрел туши. Никаких следов насилия или болезни на них не было.

— Ещё овец десять из загона пропало, но… тут знаете, скорее дурачок наш Хрумкин, замешан, который считать не умеет. Кретин он редкостный. Срамоту свою любит куда ни попадя пихать. Ну, или волки утащили, потому что он ещё и поспать любит, лентяй. А то, что тут пара баб вопят, что некто кровь по ночам у овец пить приходит, Вы им не веруйте, чего ток со страху не придумаешь. Ничего такого мы не обнаруживали.

— А что говорят беженцы о скоте в их деревнях? Было что-то такое?

— Ай нет, господин. У них этот чёрт вроде как сразу в деревню заваливался, как к себе домой или несколько ночей вокруг шастал, да выл дурниной. Одна или две головы пропадало, а потом эт чудище или мимо проходило или от деревни уже и не оставалось ничего, чтоб посчитать можно было, — старик повёл их куда-то дальше, по холмам и полям, увёл так далеко, что деревня почти скрылась из виду. — Самое паскудное, господин, это то, что нечистая урожай наш пытается угробить. Убирать-то через две недели надо, что на полях осталось, а пришлось в те выходные уже косить. Жухнуть и желтеть начало, неправильно, нездорово как-то. И та же хреновина с зерном и крупой. Мы уж психанули, и половину на мельницы отдали, чтоб и денно и нощно муку мололи, а то пропадёт же. И вот ещё что заметили… соль тоже пожелтела. Но этомо и понятно, её нечистая боится и не любит. Тоже попортить решила. И вода в колодце запахла как-то неприятственно. Но мы пока пьём и ничего. На крайняк на реку будем бегать — бегущую воду нечистой никак не попортить.

Роймата склонился и оглядел ростки. Они действительно выглядели нездоровыми, чахлыми и местами даже заплесневевшими и поглядел на хмурого Ежва. Тот по его кивку, склонился вниз, обломал несколько травинок и засунул их в кожаный мешок.

— С нечистой в гостях жить такое себе занятие, — пока старик вещал, они вернулись в деревню. — Собак как подменили, дрыхнут без остановки сучары ленивые, хоть бы одна залаяла. Но вроде здоровы хоть, не болеют, просыпаются жрут, воду хлебают, гадят, да ластятся, а потом опять спать. Как котяры, хреноматерью их взашей. Люди тоже страдают. Как знаете, господин, с возрастом кости от погоды ломит да голову… или как у баб иногда на сносях. Спят хреново все, кошмары в голову лезут, а отдельные аж до того восприимчивы, что во временах и памяти своей путаются, словно на круг ведьмин в лесу вышли. Слышут всякое. Голоса там, шёпоты. Но мы за такими приглядываем, чтоб не наворотили чего, пока в голове мутно. Трое из наших захворали, лежат, не встают, в бреду и лихорадки, но вроде как и не заразные, а то бы уже все слегли.

— Лихорадка значит? Не чума? — переспросил Роймата.

— Дык какая ж чума! — староста очертил круг на груди. — Что ж мы от лихорадки отличить не сможем?

— Такая же как в Донцке?

— А это ужо мы не знаем, — проворчал староста. — Нам до них, городских, особого дело ненту. Нету в наших краях чумы, не было и не будет.

— Вы сказали, что нечистая тут пройти не может, — спросил Роймата, поглядывая на свиней в загоне. — Не может пройти куда? Куда она идёт?

— Ах да, вы ж неместные, — старик снова хлопнул себя по лбу. — Всем уже понятно куда идёт. К Поморской Гавани идёт дурная.

— Зачем?

— Князя нашего Горана карать. За грехи его. За то, что отца своего, Вацлава, Защитника и Объединителя, со свету сжил и с ума свел и отравил и помирать оставил. За то, что трон украл и над боярами и их семьями расправы учинил, кровопролитец клятый. Но мы-то тут и не причём, мы зла никакого не делали, и по што страдать обязаны? Видимо, какой князь немощный, такую же и нечистую немощную за ним послали! Пешком послали, ха-ха-хах! Долго уж больно добирается!

— Я из Валашки сам, барин, — бледный и крупный мужчина едва нашёл силы сесть на постели, но отвечал твёрдо.

— Видел Зверя этого? — мягко спросил Роймата.

— Видел, барин.

— Расскажешь как было?

— Расскажу, барин, хоть и вспоминать страшно. В ночь ту мы всё потеряли. Стало быть, я уже на боковую собирался, устал как обычно от моря и трудов земельных. Уже почти сон ко мне подкрался, как крик услышал женский. Такой, что сразу проснулся и на улицу выбежал. Да и всё высыпали. С дома хворобного кричали, в котором никто не жил. Я уже под развязку попал. Кто-то из мужиков оттуда выскочил как ошпаренный, я в темноте не разглядел, а следом за ним на свет Зверьм этот вышел.

— Как выглядел?

— Звёрьм? Да страшно, сударь. Две руки, две ноги, а сам чёрный весь как уголёк. Издалека видно, что не человек, а ирод неземной.

— И что потом?

— Ну… я честно говоря о дочурке подумал и за ней в дом прыгнул, а вот мужики наши на нечистую кинулись. Да только без толку… напилась уже тварина эта крови! Всех раскидала да деревню пошла резать. Я жену в одну руку схватил, дочурку в другую, да в темноту побежал. А эти, разблядущие рынцари, что острог заняли, со стен просто смотрели, что творится и ничегошеньки не сделали. И спокойно без паники свой форт покинули и Зверю оставили. Сгорело всё к херам. Ни черта не осталось, ни скотины, ни инструмента, ни дома, ни жратвы. Опять северяне ни с чем остались. Что делать не знаю. Тут хоть приняли, да кормят, до земли поклон. Остаться приглашают, да боязно, что неместные мы, да что правитель земли нашей, князь Горан, не одобрит. У нас же своя земля выделенная… да просрали мы её.