— Не знаю. Мне отсюда не видно.

Ни у кого не было желания знакомиться с подозрительными личностями поближе. Возможно, они ошиблись и эти люди были безобидны и сами боялись их, поэтому не рисковали выходить на открытое пространство, но выяснять не хотелось. Тем более что на фоне более светлого дирижабля их фигуры служили отличными мишенями.

Быстро, но без суетливости, троица повернула налево, пересекла улицу и оказалась в нужном переулке. Это была старая часть города, поэтому проход был настолько узким, что взрослый мужчина мог коснуться обеих стен вытянутыми руками. На фанерных листах и ставнях брошенных прямо на камни лежали тюки с тряпьем. Присмотревшись, Маргарет поняла, что это не тюки, а бездомные, закутанные в многочисленные слои одежды. Если бы не шум от дыхания и устойчивый запах дешевого алкоголя, их можно было принять за мертвых.

Было очень темно, но освещать дорогу они не решились, опасаясь выдать себя. К большому облегчению Ричарда никто не стал идти вслед за ними. Они миновали переулок и оказались на маленькой площади. Раньше здесь всегда стояли аккуратные лотки торговцев всякой всячиной и работал фонтан. Теперь на площади было пусто, а фонтан был полон грязной вязкой жижи — смеси воды, пепла и мелкого мусора. У выхода в метро горел фонарь, освещая грязную мостовую. Дальше начинался проспект, ведущий к университетскому городку.

— Мы идем в университет? Если — да, то лучше отправится к северному крылу, потому что главный ход, насколько я знаю, был перекрыт демонстрантами и разрушен.

— Нет, — Маргарет покачала головой, — возвращаемся.

— Зачем? Мы ведь почти пришли! — удивился Лестор.

— Судя по всему, Эмиль уже был в лаборатории профессора Тальбота, так что идти туда теперь поздно. Мы его не догоним. — Она еще раз посмотрела на стрелки и тяжело вздохнула. — Наверняка он нашел оставленную для него записку и двинулся вслед. Только зря потратили время.

— Тогда мы наверняка встретим вашего мужа у входа в центр. Его не пропустят внутрь без веских оснований.

— Я видела ваш пункт охраны и не была бы в нем столь уверена, — заметила Маргарет. — Пятнадцать лет работы действующим агентом для Эмиля Леманна были хорошей школой. Если он захочет куда-то проникнуть, будьте уверены — он найдет способ.

— Вам виднее, — согласился Ричард, не желая спорить. — Если считаете, что нам лучше вернуться, давайте так и сделаем. Нет ничего приятного в том, чтобы ходить по этим мертвым улицам.

Тут Маргарет была с ним полностью согласна. Не хотелось признавать, но новый облик столицы плохо повлиял на нее, оставив в душе гнетущее впечатление. Сейчас она лучше понимала смысл высказывания Макса о древнем зле. Тогда его слова показались ей преувеличением, но теперь она сама чувствовала горькую безысходность, пропитавшую каждый камень этого города.

Город, словно исполинское живое существо, умирал, лишенный солнечного света. Пусть наступит тусклый, пасмурный день — все равно он будет в лучше, чем эта затянувшаяся ночь.

«Когда-нибудь, — лениво размышлял Эмиль Леманн. — Моя жизнь станет основанием для написания научной работы. Через сотню или две сотни лет историк найдет в архиве тоненькую папку с моим именем, сдует пыль с титульного листа и погрузится в увлекательнейшее чтение. Сухие факты, изложенные в хронологическом порядке, заиграют в его сознании красками, обрастут новыми подробностями. Благодаря мне он сможет внести свой вклад в науку — подробно объяснив кем я был, отчего мой жизненный путь закончился именно так. А в конце обязательно последуют выводы и список использованной литературы, в котором будет не меньше трехсот наименований».

Эмиль представил себе этого подслеповатого не слишком опрятно одетого ученого, ежесекундно протирающего стекла очков, и довольно кивнул. Такой человек не подведет. Работа будет написана, отдана на рецензирование и издана в ежегодном альманахе исторического общества. И не имело значения, что ее автор еще не родился, потому что материал для работы уже дожидался своего исследователя.

От приятных мыслей его отвлекло легкое, но непрекращающееся жжение между лопатками. Эмиль потерся спиной о стену, но это не принесло облегчения. Тогда он кое-как поднялся с пола, едва не наступив на болтающийся рукав смирительной рубашки, которыми у него были связаны руки. Эмиль знал, что это дает о себе знать старая рана. Лучше было позвать доктора прямо сейчас, чтобы он сменил повязку, пока жжение не стало нестерпимым.

Доковыляв до двери, Эмиль потянул губами за стержень под смотровым окошком. Раздался звон колокольчика. Через некоторое время в коридоре послышались шаги санитара и за стеклом мелькнуло круглое добродушное лицо. Эмиль узнал Норриса и, на миг скривившись от неприятного привкуса меди во рту, улыбнулся ему.

— Опять жжется, да? — понимающе спросил санитар.

— Ты как всегда прав. Эта проклятая рана мешает мне думать.

— Хорошо, подожди немного, я позову доктора.

В отличие от остальных больных, если ему было что-то нужно, Эмиль никогда не кричал, предпочитая культурно звонить в колокольчик. Как-то доктор напрямую спросил его, почему он так поступает. Эмиль честно ответил, что не хочет беспокоить других своими криками. По его мнению, перезвон колокольчиков приносит больше упорядоченности в нашу жизнь, а порядок — это правильно. Ему нравилось приносить в окружающий мир частицу порядка.

Сегодня с утра было пасмурно, но после обеда тучи, наконец, разошлись. Теперь косые солнечные лучи проникали в его палату сквозь зарешеченное окно под потолком, нагревая противоположную часть стены. Эмиль закрыл глаза и с наслаждением подставил под них лицо. Когда солнце двинется в сторону, он пойдет вслед за ним.

Послышался лязг открываемого замка. Странное дело, но по этому звуку всегда можно определить, кто держит ключ. У доктора замок сухо щелкает, у Норриса тоненько скрипит, а у Нестора — второго санитара, ключ поворачивается с неприятным скрежетом.

Сейчас замок дважды тихо щелкнул, поэтому Эмиль не открывая глаз, сказал:

— Добрый день, доктор. Вы пришли очень быстро.

В ответ прозвучало бодрое: «Добрый день!» и дверь снова закрылась. Эмиль почувствовал как его мягко, но уверенно разворачивают, чтобы ослабить ремни смирительной рубашки.

— Откройте глаза, — попросил доктор, чье имя он никак не мог запомнить. — Как вы себя чувствуете?

— Хорошо, — ответил Эмиль. Это была правда.

— Вы сказали Норрису, что у вас жжется рана.

— Да, так и есть.

— Вы были ранены полгода назад. Теперь рана зажила, с вами все в порядке. Помните, мы говорили об этом?

— Но она жжется… — непонимающе сказал Эмиль. — Я не выдумываю.

— Да, я знаю. — Доктор расстегнул один из ремней и оголил плечо пациента. — Так себя проявляет ваша нервная болезнь. Я сделаю укол, через полчаса лекарство начнет действовать, вы крепко уснете, и рана перестанет вас беспокоить.

— Спасибо.

Как только доктор уколол его и спрятал шприц, Эмиль снова прислонился к стене, ловя лицом солнечный свет. Днем он был достаточно вменяем, чтобы не только безропотно дать вколоть себе успокоительное, но и поблагодарить за это. Врачи говорили, что общаться с ним днем одно удовольствие. Почему они не желали общаться с ним ночью, он не знал. На закате Эмиль спокойно засыпал, а утром приходил в себя совершенно разбитым, растянутым на войлочном полу, связанным по рукам и ногам. Санитары рассказывали по секрету, что ночью он много шумит: кричит и бьется о стены. Он может навредить себе, поэтому с приходом темноты его приходится связывать. Это вынужденная мера, на которую они идут для его же блага.

Как бы то ни было, это не имело значения. Ведь он все равно ничего не помнит из того, что совершил ночью. Иногда у него болит спина и плечи, но это быстро проходит. Днем неудобные веревки всегда убирают, в хорошее солнечное утро с него даже снимают смирительную рубашку и дают самостоятельно позавтракать. Это быстро утомляет его, поэтому на прогулке он не ходит по парку как остальные, а предпочитает сидеть на скамейке. Если это воскресенье — день свиданий, то прогулка по парку отменяется. В этот день сразу после завтрака ему приносят костюм, он надевает его, обувает ботинки, от которых успел отвыкнуть, и идет в комнату отдыха, где его уже ждет Маргарет. Она приходит каждое воскресенье. Он рад видеть ее.