Методично засовывая патрон за патроном в барабан револьвера, Эмиль краем глаза наблюдал, как Макс остановился возле него и протянул руку к кружке.

— Можно, я возьму?

— Здесь все общее.

Барабан со щелчком вошел в паз. Эмиль взял тряпочку, чтобы протереть ствол, но не успел он к нему прикоснуться, как в коридоре послышались раздраженные крики и звон разбитого стекла. Это не была простая размолвка. Тальбот обеспокоено взглянул на Эмиля и поднялся с места. Агент молча последовал за ним, не выпуская из рук револьвер.

В коридоре было душно, задымлено, неприятно пахло жжеными тряпками. Под ногами хрустели остатки стекла, выбитая дверь криво повисла на одной петле. Из проемов выглядывали удивленные лица агентов.

Трое взвинченных до предела мужчин, измотанных неопределенностью и хроническим недосыпанием, перестали сдерживать себя, перейдя к прямым угрозам. Словесные обвинения едва не обернулись поножовщиной, как вдруг раздался выстрел. Он прозвучал настолько неожиданно, что троица мгновенно умолкла и растерянно смотрела друг на друга, опустив оружие.

— У меня дурное предчувствие, — сообщил Макс будничным тоном.

Его голос помог им очнуться. Позабыв разногласия, бывшие враги ринулись в комнату напротив. Открывшиеся зрелище, заставило их побледнеть.

Вся противоположная стена была залита свежей кровью. На полу, прислонившись к стене спиной, сидел пожилой мужчина, раскинув руки. Рядом с ним валялся револьвер — брат-близнец того, что недавно заряжал Эмиль. В самоубийце опознали Тима Андервота, агента первой категории. Ему был шестьдесят один год, тридцать пять из которых он посвятил работе в отделе «Д». Возможно, он собирался отдать ей тридцать шесть, а то и сорок семь лет, но жизнь внесла в его планы свои коррективы. Андервот посчитал, что будет правильно подвести итог уже сейчас.

— Где же справедливость? — приглушенно спросил кто-то.

Эмилю показалось, что вопрос задал сам умерший. Ведь не зря же его широко раскрытые глаза смотрели с такой обидой?

В кромешной тьме есть свои преимущества. Когда не видишь тела, можно убедить себя, что его нет вовсе. Отныне никакие границы не удержат пытливый дух, время и пространство целиком принадлежат ему. Познавай же! Но чего-то не хватает…

Потеряв тело, ты теряешь вместе с ним и все свои желания. У тебя больше нет нужды в движении. Рассуждения философов о преимуществе чистого разума не имеют под собой оснований — ты испытал это на себе. Остается только плыть во тьме и предаваться воспоминаниям, в ожидании чего-то… Например, какого-нибудь ориентира.

Сейчас ориентиром стала гигантская серая крыса, найденная тобой много лет назад на дороге. Ты не можешь увидеть крысу глазами, но отчетливо знаешь, что она здесь — сидит на плече, почти касаясь твоей щеки. Она теплая, живая… Как такое возможно, ведь она просто воспоминание, и не такое уж важное, если быть честным. Почему именно она? Эта крыса никогда тебе принадлежала, ты даже не видел ее живой — ее тело, раздавленное колесом повозки, ты нашел ранним утром на дороге. Протянув руку, хотел ее коснуться, но гневный окрик заставил твои пальцы замереть в сантиметре от желанного кончика хвоста.

— Не смей! Мальчики, которые плохо слушаются, попадают в ад! — из пустоты возникает образ матери.

На ней заношенное платье, некогда бывшее зеленого цвета, и ее лицо, красное от гнева, плохо с ним сочетается. Только для того, чтобы успокоить мать, вернуть ее лицу обычную бледность, ты поднимаешься с колен. Сказка об аде нисколько тебя не беспокоит. Нужно что-то более существенное, чтобы испугать шестилетнего мальчика.

Мать хватает тебя за руку и тащит от крысы прочь. Забавно, но ты видишь раздавленное тело животного и в тоже время чувствуешь его тепло и тяжесть на своем плече. Что это — намек?

Как жаль, что ты так и не успел до нее дотронуться. Ожила ли бы она от прикосновения или нет? Еще один вопрос, оставшийся без ответа, которого можно было легко избежать. Достаточно было проявить непослушание.

Позже, он снова пришел на это место, но крысы уже не было. Мальчишки, убирающие мостовую, забрали ее себе. Для верности он заглянул в водостоки, но без особого воодушевления. Даже если бы он нашел ее тело, то для него это была бы уже другая крыса…

Со стоном разлепив сухие губы Механик очнулся. Привычным жестом протянул руку вправо и взял со столика маску и очки. Распутывая тонкие кожаные завязки, ученый пытался вспомнить подробности недавнего сна. Сначала промелькнуло странное виденье: двое безликих мужчин посреди широкой реки, чьи берега густо заросли камышом. На ногах первого мужчины были белоснежные туфли, позволявшие ему уверенно стоять на водной глади, в то время как второй человек медленно брел по дну, погрузившись в воду по грудь. Механик точно помнил, как первый кричал: «Что же ты! Иди за мной!» — и призывно махал рукой второму.

Что это могло значить? Ученый не считал сновидения мистическими посланиями. Для него это были весточки из мира реального, части картин, анализируемых мозгом. Двое мужчин стоящих в реке, несомненно, символизируют его с братом. Река — это их жизнь. Он барахтается в мутной воде, идя против теченья, а его брат отныне волен ступать туда, куда вздумается. Неприятный, тяжелый сон… Потом начался кошмар про крысу — он снился ему так часто, что Механик мог описать его до мельчайших подробностей. Крыса олицетворяла нереализованные возможности, тайные желания и страхи, а мать — общество, пытающееся его контролировать.

Дрожащими руками ученый достал из нагрудного кармана маленькую жестяную коробочку. В ней лежали ампулы с лекарством — сильнейшее обезболивающее, которое он был вынужден принимать все чаще и чаще. Введя содержимое одной из них в трубку, вживленную ему в шею, Механик глубоко вздохнул. В космосе, лишившись тела, он расстался и со сводящей с ума болью. Лекарства уже давно не оказывали желанного эффекта. Чтобы хоть ненадолго отдохнуть, он был вынужден принимать морфий, все больше становясь зависимым от наркотика, который даже в самых малых дозах мешал работе, не давая сосредоточиться. Поэтому последние полгода он урезал его потребление, перейдя на сильнодействующее болеутоляющее средство.

Механик мечтал о том времени, когда ему будет дана полная власть над материей. Если он может разобрать человека на частицы, переслав его вибрационный код за миллионы километров и собрав без риска для жизни в другом месте, то почему не вмешаться в процесс и не сделать этот код совершенным? Его проект стал бы спасением для всех, кому не повезло в жизни. Никакие болезни и уродства больше не лежали бы могильной плитой на человечестве, мешающей этому гиганту расправить плечи. Сейчас он действовал вслепую, но ведь все бывает в первый раз. Возможно до осознанной реконструкции было не так уж и далеко, и он еще успеет подарить себе новое тело вместо искалеченного обрубка? А если нет, то это обязательно должны сделать его ученики. Или ученики его учеников — когда придет время.

Жаль, что он не успел таким образом помочь брату. Разбросанные судьбой по разным государствам, они так и не стали близки, их связывала лишь общая идея, но на душе все равно было мерзко. Механик не считал себя виновным в его гибели. Если быть честным, то погубил брата не взрыв, а саркома, уже больше полугода разъедающая легкие. Он сам предложил помощь в установке передатчика, чтобы в последний раз внести свою вклад в переустройство мира. Деятельная натура брата восставала против мысли о том, что закончить жизнь придется на больничной койке. В своем последнем письме, он написал, что смерть надо без страха встречать лицом к лицу. Собственное наставление он выполнил с точностью…

Отвлечься от боли размышлениями не получилось. Тело горело сильнее прежнего, словно в каждую мышцу, о существовании которой он до этого и не подозревал, кто-то с садистской педантичностью загнал тысячи иголок. Механик спешно разбил еще одну ампулу — последнюю на сегодня, и ввел лекарство в трубку. Застыв на несколько секунд, он прислушивался к ощущеньям. Боль немного утихла, позволив спрятать конец трубки под маску.