— Прекрасная проповедь. Вряд ли я бы смог сказать лучше.

Фастред широко распахнул глаза, узнав голос брата Аристида и подорвался было, чтобы поприветствовать патрона стоя. Но монах жестом остановил его и сам уселся рядом, подстелив старый дорожный плащ. Как всегда, на его моложавом гладко выбритом лице играла безмятежная полуулыбка, благодаря которой Фастреду всегда казалось, что мысли патрона витали где-то далеко. Впрочем, то было обманчивое впечатление: его слух, ум и внимательность отличались редкой остротой.

— У вас талант, брат Фастред, и его непременно стоит развивать, — добавил Аристид. — Как жаль, что я не знал об этом раньше.

— Не уверен, что у меня получилось их утешить.

— Поверьте, вскоре слава о вас разнесется по всей королевской армии. Это же то, что им сейчас нужно — утешение не от церковной крысы, но от человека, знающего о жизни воина не понаслышке, совершившего множество грехов в прошлом, но ступившего на путь искупления. — Аристид взглянул на Фастреда и лучезарно улыбнулся, хотя серые глаза его оставались серьезными. — О, брат Фастред. Вы еще станете живой легендой.

— Доброе слово никогда не помешает. Но моя проповедь не возымела бы эффекта, кабы не тот странный дым, что так поразил солдат. Нашим воинам нужно чудо, подтверждение божественного участия. Им нужно увидеть, что Хранитель на самом деле наблюдает и оберегает их. Но явит ли он его?

— Непременно, — голос Аристида почти слился с шелестом дубовой листвы. — Иногда о чуде достаточно просто попросить.

Фастред пожал плечами.

— Я не настолько близко общаюсь с Господом, как вы. Сомневаюсь, что он вообще когда-нибудь мне ответит. Мне кажется, я еще не заслужил его внимания.

— Вы уже попросили. — Брат Аристид легко поднялся на ноги и протянул руку своему защитнику. — Чудо обязательно случится, я обещаю. Чуть позже. И это будет нечто, что ни вы, ни наши солдаты, ни рунды не смогут забыть. Это чудо изменит очень многое.

Воинствующий монах принял руку и тяжело поднялся. Даже символ веры сейчас отчего-то давил на плечи как свинцовый пуд.

— У вас было видение? — спросил он, следуя за патроном.

— Можно сказать и так, — согласился еретик. — Но еще рано говорить об этом. Вам же я советую приготовиться к славе и паломничеству воинов. Узнав о сегодняшней проповеди, солдаты станут считать вас своим духовным защитником. Не отталкивайте их — вот мой совет. Однажды, брат, они сделают вас святым.

— Что вы делаете, господин? — сонный Ганс стоял на пороге большого канцелярского кабинета и удивленно пялился на Альдора, сновавшего с подсвечником вдоль длинного ряда шкафов. — Время ж давно за полночь, ваша милость.

— А то я не знаю! — раздраженно бросил Граувер. — И у нас его мало. Если хочешь помочь, дай больше света.

Слуга тряхнул головой, отгоняя остатки сна, и мигом бросился к канделябру, то и дело поглядывая на господина. Ганс уже пару лет жил в каморке, притулившейся к стене канцелярии — так было проще и быстрее бежать к Грауверу, если тот в нем срочно нуждался. Должно быть, сейчас он проснулся от шума, который производил мучимый бессонницей господин.

Подпалив лучину, Ганс споро зажег один напольный подсвечник и позаботился о переносной лампе: если эрцканцлер что-то искал, с таким светильником ему будет сподручнее.

— Спасибо, — Альдор рассеянно кивнул, приняв лампу. — Здесь убирались? Перекладывали что-нибудь?

— Да, ваша милость. Когда началась осада, все важные документы для надежности перенесли под замок в казенные комнаты. Мало ли что…

— И мне сказать забыли.

— Так говорили же! — возмутился слуга. — Точно помню. Но ключ-то у вас есть…

— Карты и планы замка там же?

— Наверняка, ваша милость.

— Тогда пойдем.

Крепче перехватив лампу, эрцканцлер вышел в коридор, бросил Гансу ключ и кивком приказал запереть кабинет. Слуга потушил свечи и, захватив второй светильник, вышел к господину, гадая, какие бумаги могли понадобиться барону среди ночи.

Альдор шикнул на помощника, когда тот замешкался у двери. Он до того торопился, что не мог скрывать нетерпения, а малейшая проволочка неизменно его раздражала. С начала осады минуло семь дней, и это время играло как против самого эрцканцлера, так и против всего Эллисдора.

Вряд ли Грегор или Рейнхильда все-таки узнали о случившемся. Головы гонцов, всех до единого, что должны были сообщить соседям о предательстве Эккехарда, крепко сидели на пиках, выставленных аккурат пред закрытыми воротами осажденного города. И хотя эрцканцлер распорядился разделить часть запасов с горожанами, наместник предупредил, что этого хватит ненадолго. Эбнер Каланча лично присутствовал при раздаче провианта и ошибиться не мог. Вскоре Эллисдору предстояло корчиться от голода.

О волнениях в народе докладывали и гвардейцы Шварценберга. В Нижнем городе участились нападения и грабежи — не зная, сколько еще Эллисдор останется закрытым, самые отчаянные принялись пополнять запасы за счет тех, кто не мог дать отпор. Солдаты боролись с этим как могли, но патрулей для поддержания порядка не хватало. «Сотне» в этом вопросе Альдор не доверял, особенно с тех пор, как у наемного войска сменился командир. Артанна нар Толл всегда соблюдала договоренности, ибо годами была связана с Волдхардами клятвой верности, однако новый командир, Веззам, столь близким знакомством с королевской династией похвастаться не мог, а потому Альдор до сих пор относился к нему с подозрением. Да и кто в здравом рассудке станет доверять наемникам, оказавшимся в ловушке? Вечно мрачный здоровенный ваграниец, ставший новым Первым в «Сотне», работу выполнял на совесть, но эрцканцлер знал, сколь переменчив нрав войска, воюющего за деньги. В случае атаки гвардия и горожане были готовы стоять насмерть потому, что Эллисдор был их родным городом, потому что верность королю что-то для них значила. Но для наемников не было ничего важнее серебра.

Ламонт Эккехард прибыл к воротам спустя три дня, снова повторил требования, а Граувер снова отказался подчиниться. Самозванный король лишь разочарованно вздохнул, великодушно дал горожанам еще время на раздумья и отбыл в свой роскошный шатер, явно приобретенный на деньги Эклузума.

Вечером следующего дня небольшой отряд ополченцев решил погеройствовать и отправился за стену «покошмарить врагов» — так они это называли. Мятежники оказались куда умнее горстки ошалевших от запаха войны горожан, и теперь вместо двух десятков способных к обороне мужей в лазарете Эллисдора лежало два десятка раненых, искалеченных таким образом, чтобы более никогда не взяться за оружие. Два десятка бесполезных ртов.

Эккехард бил в мелкие цели, но бил эффективно. Знал, что хайлигландцы во что бы то ни стало вернут своих назад — столетиями их учили не бросать родичей в беде. И воспользовался этим, чтобы наградить Эллисдор новой обузой.

Время текло медленно, как в камере смертника. Впрочем, ею сейчас город и являлся. Жители тихо роптали, церковники днями напролет безуспешно успокаивали мирян, гвардия нервничала и с подозрением поглядывала на наемников, ожидая удара в спину. А наемники, в свою очередь, отвечали гвардии тем же. Альдор потерял сон, беспокоясь за судьбу жены и нерожденного наследника, но убеждал себя, что Эккехарды, какими бы предателями они ни были, не посмеют тронуть благородную даму. Эти размышления мешали, он отгонял их прочь, но они возвращались, терзая его разум снова и снова. За возвышение приходилось платить, но он не хотел расплачиваться за него жизнями горожан. Эккехарду Граувер тоже не верил: бескровно он бы не вошел в город и уж конечно не оставил бы в живых тех, кто оставался верен Грегору.

Все чаще Альдор убеждался, что вскоре окажется перед выбором: сохранить верность королю, которому дал клятву, или спасти людей, которых поклялся защищать, принимая свой пост.

Пришло время действовать, и впервые за долгое время он ощущал, что не боялся за собственную шкуру. Даже если его участь была предрешена, даже если ему предстояло погибнуть, защищая интересы родной земли, он не сдастся просто так.