Грустный уехал я в Петербург, грустный отправился в деревню. С Наташею я о Кудлашке не говорил, но она знала теперь, как мне тяжело было расстаться с ним.

— Как ты тревожно спишь, — сказала она однажды, — ты бредишь все Кудлашкою. Скажи мне, тебе очень было тяжело отправить собаку?

— Очень! — проговорил я.

— Мне досадно, что я настояла на этом. Заведи себе другую собаку.

— Я дал слово более не заводить собак, — сказал я.

— Отчего?

— Я уверен, что такого умного и верного пса нет на свете, а если я не сумел отстоять друга, столько лет не разлучавшегося со мною, то не удастся сделать это и потом…

Этот разговор подействовал на Наташу и с того дня она никогда не вспоминала лихом моей собаки.

Зимою, читая газетные объявления, Наташа несколько раз говорила мне:

— Вот продают пуделя, позволь мне подарить тебе щенка и мы назовем его опять Кудлашкою.

— Благодарю… не надо…

В апреле месяце почтальон принес письмо. Прочитав адрес, я не мало был удивлен, увидав, что письмо написано Петровым из Рио-Жанейро, но адресовано не мне, а Наташе.

Когда я подал письмо Наташе, то она вспыхнула так, что чуть-чуть не заплакала.

Она прочла письмо и, очевидно, огорчилась очень.

— Да что с тобою? О чем ты можешь переписываться с Петровым? — спросил я.

Наташа вдруг заплакала и подала мне письмо.

— Обрезав голову, я плачу по волосам! — сказала она.

Я прочел следующее:

«Милостивая государыня Наталья Петровна!

Я долго не отвечал вам, потому что хотел вполне добросовестно исполнить ваше поручение. В то время, как я получил ваше письмо, Кудлашки уже у меня не было: я его подарил детям одного из служащих при нашем посольстве в Нью-Иорке. Чиновник этот переведен был в Рио-Жанейро, вчера я был у него, узнал от детей, что Кудлашка у них пропал еще в Нью-Иорке; следовательно, исполнить ваше желание и привезти обратно Кудлашку в Петербург я не могу. Мне самому жаль собаку. Скучал Кудлашка по Николае Николаевиче очень. Первый месяц он едва прикасался к пище. Когда в Нью-Иорке он пошел со мною в одно русское семейство и там показал все штучки, которые умел делать, то произвел такой фурор, что я не мог отделаться и подарил его.

Я уверен, что теперь вы не изгнали бы такого верного пса, и очень порадовался, получив от вас письмо, так как оно меня убедило, что вами руководил просто маленький каприз, а не злое сердце. Признаться, я очень негодовал на вас, видя как огорчен Николай Николаевич».

Далее следовали разные приветствия и поклоны. Я подал письмо Наташе и крепко ее поцеловал. Отсутствие Кудлашки ее точно так же мучило, как и меня.

Наступило лето, стали мы собираться опять в деревню. Наташа хлопотала, укладывая вещи и путешествуя за покупками.

— Марья! Дуня! идите скорее сюда! — закричала Наташа, вбегая через двор в кухню.

Все они выбежали в калитку, дворник пошел за ними. Я подошел к окну и стал прислушиваться.

— Да это она, она! — говорила Наташа, стоя около забора. — Кудлашка! Кудлашенька милая!

— Глядит, глядит! — крикнула Марья.

— Павел! Беги скорее за барином! — кричала Наташа.

Я в один миг был уже за воротами и увидал там такую сцену: около нашего забора лежала собака, тень нашей Кудлашки, а подальше на коленях стояла Наташа, страшно взволнованная.

— Коля! Коля! Это наша Кудлашка! Я знаю, что она!

— Кудлашка! — сказал я.

Собака тихо завизжала, хотела приподняться, но не могла и опять упала.

— Это она! — задыхаясь, проговорил я.

Наташа приподняла под передние лапы, а я под задние и мы осторожно понесли ее вдвоем в дом, в мой кабинет, где и положили. Наташа побежала и принесла в блюдечке молока.

— Я уверена, что она умирает от голоду, — сказала она.

— Очень может быть!

Я разинул ей пасть, Наташа влила несколько ложек молока. Мы с таким трепетом следили за дыханием Кудлашки, что сами боялись перевести дух. Прошло четверть часа. Наконец, Кудлашка открыла глаза, посмотрела на меня и жену и слабо помахала хвостом.

Наташа, словно ребенок, бросилась мне на шею.

— Ах, если бы ты знал, как я буду рада, если она оживет. Если бы ты знал, как я мучилась весь этот год и как буду любить нашего верного песика.

Мы опять разжали пасть собаки и влили молока. Вечером Кудлашка лег спать на свое прежнее место, но ходил из комнаты в комнату худой и страшный. Поправился он только через месяц в деревне.

Каким образом Кудлашка добрался из Нью-Иорка до Петербурга, мы узнали только через год и то случайно. Я был с ним в Кронштадте и там удивился, что он бросился к одному матросу, точно к короткому знакомому.

— А ведь эта собака-то моя, ваше благородие, — сказал мне матрос.

— Как твоя?

— Да я ее привез из Америки, а в Ревеле она у меня пропала, — отвечал он.

Я щедро вознаградил матроса и, рассказав ему, что это за собака, спросил его, каким образом она к нему попала.

Оказалось, что в Нью-Иорке Кудлашка бегала на все пароходы, ласкалась ко всем русским матросам и попала на русский корвет. Каким же образом она прибежала из Ревеля, мы не узнали. Очевидно, что путешествие ее было тяжелое. С тех пор Кудлашка более с нами не расставалась. Она сделалась любимицею Наташи и верным хранителем и товарищем наших детей, которым, позволяла делать с собою все, что им было угодно.

ЗАЯЦ И КУЗНЕЧИКИ

Легенда

юдям с самого сотворения мира был дан табак. Но кузнечики любили его гораздо более, чем люди, и порешили отнять его совсем от людского рода.

Кузнечики жили в отдельной большой деревне и так громко стрекотали о своем злостном намерении, что разбудили волшебницу, жившую в пещере со своим племянником зайцем.

Волшебница, сама вышедшая из людской породы, конечно, стояла за людей и ненавидела кузнечиков, трескотнею своею не дававших ей спать. Утром она позвала косого зайца.

— Пойдем-ка, заинька, к кузнечикам в деревню. Они задумали сесть весь табак у людей. До этого допускать нельзя. Идем к ним.

Придя к деревне кузнечиков, волшебница обратилась к заиньке с такою речью:

— Ну, как же нам быть? Не крикнуть ли тебе прежде всего?

— Хорошо! — отвечал заинька и крикнул так, что вся земля затряслась.

— Ай! Ай! — взвизгнули кузнечики. — Беда! Беда! Всех нас передавят. Надо откупиться.

Староста кузнечный взял табаку и передал его заиньке, а тот передал волшебнице и она сложила табак в мешок.

Волшебница повернулась с заинькою и они сделали вид, будто уходят, в сущности же отошли шага два и заинька опять так гаркнул, что деревня покачнулась.

— Ну, пришел конец, — в один голос закричали кузнечики. — Давайте им скорее еще табаку.

Староста ухватил охапку табаку и побежал к заиньке. Заинька взял, отдал своей тетке, а та засунула в мешок, повернулась и пошла от деревни. Отойдя шага три, она приказала зайду опять крикнуть. Заяц понатужился и крикнул. От его крика деревья погнулись, речки всколыхнулись и все кузнечики повыскакали из домов.

— Ай! Ай! — кричали все наперерыв. — Несите табаку еще и скажите, что у нас больше нет.

— Ну, тетушка, довольно с нас? — сказал заяц, получив выкуп в третий раз засунув в мешок.

— Нет, племянничек, без четырех углов и дом не строится! — отвечала волшебница. — Теперь подбежим к самой деревне и крикни там.

Они побежали и заяц у самой деревни крикнул в четвертый раз. От этого крика, сделалось землетрясение и деревня повалилась, а кузнечики со страху ухватили себе в рот по листику табаку и побежали куда глаза глядят. С тех пор у всякого кузнечика изо рта идет слюна табачного цвета, если его взять в руки.