Григорий Петрович отдался в полное распоряжение Агина, ел, пил и крепнул. Между тем, корабль приближался к американскому берегу, куда Оливарес хотел выгрузить товар. Он, очевидно, не был доволен, что законный капитан все еще жив, и каждый день с грозным видом спрашивал Агина:

— Да неужели ваш капитан еще жив? Пора бы ему отправляться, а то я буду принужден принять иные меры. А с вами мне надо будет поговорить и привести вас к присяге.

— Недолго уже ему осталось жить, — с грустью отвечал Агин. — Когда я освобожусь от прежнего обязательства, то я явлюсь к вам.

Опасность грозила страшная. Агин старался побольше быть на палубе, чтобы знать вообще, что делается, и принять хоть какие-нибудь меры. С поваром он тоже сошелся и почти был в нем уверен.

Корабль приближался к земле, но погода стала меняться. Тучи заволокли все небо и по морю забегали зайчики. Через какие-нибудь полчаса буря была в полном разгаре и корабль, как щепку, бросало во все стороны. Не смотря на непроницаемый мрак, матросы лазали по реям и команда громко выкрикивалась. Блеском молнии освещалась страшная картина разъяренного моря. Кораблю грозила неминуемая гибель, тем более, что новый капитан растерялся, видя, что неизвестный ему берег близок. Дисциплины на корабле, превратившемся в пиратское судно, быть не могло, а потому матросы в минуту опасности, желая заглушить совесть, бросились вниз, где хранился ром, и, сломав замок в камеру, перепились и вышли наверх уже пьяные.

— Слышишь, как ноет душа покойного капитана, — сказал один из матросов своему товарищу.

— Разве он умер? — спросил кто-то.

— Ну, конечно.

— Ну, так теперь нам нет спасенья! — крикнули матросы хором.

Оливарес стоял у руля с двумя еще трезвыми матросами.

Кто-то из команды принес ему в ковше рому.

— Пейте! — громко крикнул он, — пьяному-то вам легче будет отвечать на том свете. Покойный капитан нас живыми не оставит.

— Разве капитан Данилов умер?

— А не слышите, что ли, как душа-то его стонет?

— Коли он умер, — проговорили матросы у руля, — так нам нечего ждать хорошего. Ответим все за его душу.

Оливарес хотел удержать матросов у руля, но они оттолкнули его.

— Проклятый убийца! — крикнул один из них. — Это ты довел нас до гибели!

Оливарес один с рулем справиться не мог, тем более, что пьяная команда беспрестанно подходила к нему и бранила его, говоря, что он убийца.

В то время, как Оливарес был оставлен у руля один, Агин был на палубе; он быстро сбежал к своему капитану, уже несколько дней чувствовавшему себя совершенно здоровым и ходившему в эту минуту по каюте.

— Пора! — крикнул Агин. — Скорее одевай свой капитанский мундир!

Через две минуты бледный, как полотно, Данилов стоял на палубе посреди обезумевших от отчаяния матросов. Луна в эту минуту показывалась из-за туч и матросы, увидав тень своего капитана, бросились на колени, крича:

— Пощади! Пощади!

— Вставайте! — громовым голосом крикнул Григорий Петрович, — и, прежде всего, свяжите негодного Оливареса.

Через какую-нибудь минуту Оливарес, связанный по рукам и ногам, был отдан повару, который и запер его в карцер.

— Все на палубу!

Все знали голос своего прежнего капитана и кто бы осмелился не повиноваться духу его, явившемуся к ним, чтобы спасти корабль и их?!

— Все по своим местам! Или вы погибли!

Капитан всю ночь простоял на руле и все повиновались ему безусловно. На рассвете опасность миновала и корабль стал на якоре в виду гавани.

— Вы изменники! — сказал Данилов своей команде. — Но я знаю, что многие из вас согласились на преступление только по слабости характера.

Он приказал заковать четырех зачинщиков, а когда буря стихла, вошел в гавань американского города, заявил о случившемся и сдал преступников властям. Переменив часть своего экипажа, Данилов благополучно довез товар в Гамбург, а потом пошел в Ревель.

— И уже могу сказать, что смотрели на нас тогда в Ревеле, как на диких зверей, — говорил мне в заключение старый капитан. — И как же, пережив такие события, нам с Федею не жить душа в душу? Ведь он свою жизнь отдавал за мою!