Есть охотники, которые ходят на медведя без ружья, а с одним ножом и собакою. Когда медведь поднимается на задние лапы, такой охотник бросается перед ним лицом вниз и, лишь только медведь опустится на него, распарывает ему ножом брюхо.

Сибирские зверовщики, орочены, из монгольского племени, живя постоянно в лесу, чаще других встречаются с медведями. Они стараются раздразнить медведя, чтобы он вышел на поединок, тогда такой орочен прячется за дерево и вертится за ним до тех пор, пока медведь не схватит руки, подставленной охотником. В руке же он держит железную распорку. Такая распорка походит на якорь, только лапы ее прямые и с зазубринами. Рукоятка распорки делается из дерева, вершков в шесть длиною. Распорка же в поперечнике более четверти и такого крепкого железа, что не сломается в зубах медведя. Руку орочен обматывает ремнем, так чтобы ремнем придерживалась распорка и не могла бы выпасть из руки. На распорку же надевается рукав, чтобы ее не было видно. Орочен, всунув распорку в пасть медведя, тотчас же вытаскивает руку из рукава, оставив распорку у него в пасти, и подхватывает медведя на рогатину, с насаженным в конце ножом, и закалывает медведя, как теленка, потому что медведь, размозжив себе пасть распоркою, лапою старается вытащит ее и тем сильнее ранит себя, сердится и мало обращает внимания на охотника; охотник же, пользуясь этим, наносит медведю смертельные раны.

Я уже говорил вам, что медведи очень любят мед, а потому в наших местах, на Урале, их ловят на эту приманку. К дереву около улья подвешивается в наклонном положении доска, как чашка весов, и укрепляется, кроме того, мочальною веревкою, протянутою перед самым отверстием улья. Медведь влезает на доску и старается перекусить веревку, заграждающую доступ к улью. Лишь только перекусит он веревку, как доска, освобожденная от привязи, начинает качаться и медведь сидит на этих качелях. Под качелями же вбивают колья, так что если он вздумает спрыгнуть вниз до прихода охотников, то убьется.

Говорят, будто в Камчатке медведи почти никогда не трогают людей и гуляют вместе со стадами по полям. Заприметив где-нибудь рыбачью сеть, они вытаскивают ее из воды и вынимают всю рыбу. Камчатским женщинам и девушкам они не мешают набирать ягоды, а только иногда отнимают их у них и съедают.

Аткинсон, путешественник, рассказывает даже, что раз из дому пропало двое детей, один четырех лет, а другой шести. Родители искали их по всей деревне, в болоте и, наконец, к неописанному ужасу, нашли в обществе медведя. Один мальчуган кормил чудовище, другой сидел на нем верхом, а почтенный Мишка отвечал на наивную доверчивость детей весьма любезно. При виде этого, отец и мать громко крикнули и медведь убежал.

Храбрость у него является только тогда, когда он не видит другого исхода из опасности. По уму он стоит гораздо ниже собаки и кошки. Память у него очень слабая, привязанности к хозяину тоже не бывает. Хотя я и не раз брал маленьких медвежат, но, тем не менее, я знаю, что для человека он всегда опасный товарищ.

В наших деревнях часто можно встретить вожаков с учеными медведями. Эти медведи показывают разные штуки. В 1865 году мне случилось видеть такого вожака с медведем в Швейцарии, около самого Цюриха. Замечательно, что вожак из южной Франции показывал те же самые штуки, что показывают и наши русские вожаки: как дети горох воруют, как бабы на работу ходят и как с работы, и т. д. Иностранный медведь с таким же удовольствием выпил поднесенную ему водку, как и наш. Вот как обучали медведя в Германии. Медведя сажали в клетку с железным полом, который мало-помалу нагревали. Во избежание жара Мишка поднимался на задние лапы и начинал подскакивать и прыгать. Тут начинали свистать и бить в барабан. Конечно бедняге и потом, при звуках свиста и барабана, мерещился горячий пол клетки и он начинал плясать.

ОДНА ДУМУШКА

небольшой уютной теплой комнате за самоваром сидели: дама лет тридцати, девушка шестнадцати и девочка четырех.

Два окна комнаты были густо уставлены цветами; в клетках, подвешенных под косяками, уже спали канарейки.

— Катя дремлет, — проговорила Настасья Павловна, приложив палец к губам.

Девушка посмотрела на ребенка и замолчала. В комнате наступила тишина и теперь ясно слышался стук дождя в стекла. Мать на цыпочках подошла к девочке и унесла ее в смежную комнату, где и уложила в постель.

Девушка, между тем, подошла к окну и стала всматриваться, но в окно ничего не было видно, кроме потоков дождя.

— Господи, какая погода! — проговорила девушка.

— Ветер-то какой! — сказала, как бы в ответ, возвратившаяся Настасья Павловна.

— Завтра вы пойдете за пенсиею, тетя? — спросила девушка.

— Надо будет идти, хотя и не охота.

Настасья Павловна Корнилова была вдова и жила с дочерью и племянницею. Тетка и племянница обе получали небольшую пенсию, но все-таки сводили концы с концами.

Наступившее утро не принесло перемены погоды: дождь хлестал по-прежнему, а ветер, не переставая, дул с моря и нагибал в палисаднике деревья, сучьями ударявшие по крыше старенького дома Корниловой. Тетка и племянница и родились и выросли на Васильевском острове и на поездку за пенсиею смотрели, как на поездку в другой город. Когда Настасья Павловна отправлялась за пенсиею, то проходила обыкновенно заодно в Гостинный двор, закупала все, что ей было нужно, и возвращалась часам к четырем.

Но в этот раз, это было 8-го ноября 1824 года, на старинных часах в маленьком доме пробило и четыре часа, и пять и шесть, а Настасья Павловна все не возвращалась.

Племянница ее Саша точно прильнула к стеклу, стараясь, не смотря на темноту, рассмотреть, что делалось за палисадником, и не обращала внимания на писк Кати, тащившей ее за платье.

— Саша, Саша, где мама? — кричала черноволосая кудрявая девочка, глядя на девушку черными, как смоль, глазами.

Старая кухарка или, лучше сказать, старая няня, то и дело выходила в сени и прислушивалась: не шла ли барыня, но слышала только завывание ветра и стук дождя.

— С нами крестная сила! — шептала старуха. — Что с ней случилось?

Наступила ночь. Катя крепко заснула в кроватке. Саша легла одетая на свою постель. Старуха-няня зажгла везде лампады и всю ночь проходила из угла в угол.

В семь часов она разбудила Сашу.

— Надо сходить на Гороховую, к Ивану Павловичу, — сказала она упавшим голосом, — может, она там. Только сначала напейся чаю.

Саша встала и через час была готова.

— Кто-то стучит в калитку! — крикнула она.

Действительно, в калитку вошел отставной солдат и, узнав, что это дом Корниловой, подал письмо Александре Петровне Иванчиной. Письмо это было из Обуховской больницы, от смотрительницы, уведомлявшей Сашу, что тетка ее Корнилова сломала себе ногу и находится в больнице, куда просит ее придти, чтобы взять полученную ею пенсию.

Причина отсутствия тети теперь стала ясна. Саша в тот же день сходила в больницу, получила деньги и дала слово в воскресенье привезти к тете Катю.

— Смотри же, непременно привези, а то я соскучусь, — сказала на прощанье больная.

Прошло два дня. Погода была отвратительная: ветер, не переставая, дул с моря. В четверг, вечером, Саша в первый раз обратила внимание на зловещие пушечные выстрелы.

— Что это, няня, мне как-то жутко без тети, — проговорила она, — да еще к тому же из пушек палят.

— В Галерной-то вода вышла, — в волнении ответила старуха, — давеча к соседке привели детей.

— Ну, нам-то бояться нечего, няня.